Аминь, иншалла «Хадевейх» Брюно Дюмона

Брюно Дюмона, кажется, мало кто любит. Принято считать, что из всех «новых французских экстремистов» он самый надменный и невыносимый, и у него все в лучшем случае скучно, а в худшем — скучно и неприятно (что на самом деле не совсем так — и не обязательно плохо). То, что он умнее и тоньше многих коллег по этой странной волне, стало особенно заметно в прошлом году, когда у него вышла неожиданно деликатная, и в некотором смысле непорочная «Хадевейх». По традиции четные фильмы Дюмона берут Гран-при в Каннах, а нечетные там же освистывают, этот же совсем прошел под линией радара — в «Канны-2009» он не попал (там тогда была давка из гениев), у нас его один раз показали в конкурсе фестиваля 2morrow (и ничего не дали), мучительно долго выпускали во Франции на dvd, и теперь какие-то хорошие люди приделали к нему английские субтитры.

Дюмон, действительно, всю жизнь снимает замаскированную под монотонные драмы историю насилия — с необаятельными лицами и еще менее обаятельными поступками про то, как у этих непроницаемых людей после будничного и бесчувственного акта жестокости в голове что-то меняется. Его обычно приписывают к гиперреалистам (бесконечные планы, минимум драматургии, порносцены, наконец), но не надо забывать, что человек по первой профессии — преподаватель философии; его, в конечном счете, интересует не реальность, а почти азбучная, базовая метафизика. И если усмотреть божественное проявление, например, в припадочном гопнике из «Жизни Иисуса» без прилагавшегося к истории авторского комментария было довольно трудно, то «Хадевейх» в этом смысле — кино предельно прозрачное и понятное: это история про неисповедимые пути веры и томление тела по духу, и впервые у Дюмона герой (точнее, героиня) действует не инстинктивно, а силой ясно артикулированной идеи.

Молчаливая девица Селин Хадевейх проживает в монастыре имени одноименной поэтессы, где, как и средневековая тезка, страдает от бесплотности своей любви с богом, который, вроде бы, везде и во всем (но почему-то не с ней). Изводит себя голодом и холодом, в минуты отчаяния бегает на свидания к изваянию Спасителя. За излишнее рвение и не слишком здоровое понимание догм (в каменном Христе ее в том числе волнует изгиб бедра) монахини отсылают ее домой — домом оказывается эрмитажного вида дипломатическая квартира в центре Парижа с буржуазно некоммуникабельными родителями. Быстро появляется арабский ухажер, затем его интеллигентный брат, преподающий теорию (и как вскоре становится ясно, радикальную практику) ислама.

Что будет с ней дальше, несложно догадаться, но Дюмон каким-то образом выдерживает интонацию, которая позволяет ему с одной стороны не возвыситься в проповедь, а с другой — не опуститься до социополитического комментария или банального высказывания про религиозный экстремизм. Самая большая глупость, написанная про «Хадевейх», — что фильм о том, как фанатичные мусульмане используют измученный безответным чувством, пассивный и податливый белый материал, чтобы соорудить из него орудие джихада. Не то чтоб там совсем без этого, но в самую последнюю очередь.

На Дюмона это не слишком похоже, но он не особенно прячет от зрителя главную мысль (о принципиальной неполноте героини в ее чувстве) и по касательной трогает несколько потенциально провокативных тем: например, что самое прекрасное в любви — это насилие, или что демократический мир, где существует институт выбора, несовместим с невинностью — но при этом держится в рамках чистой и довольно хрупкой поэзии. Для тех, кого вся его предыдущая фильмография искренне раздражала, тут нет вообще никаких противопоказаний — ни грязи, ни плоти. Зато есть неожиданный ход, на котором ломаются почти все. О нем лучше не рассказывать, но в общем, в том месте, где сюжет по всем правилам должен закончиться, он этого не делает.

Реализм «Хадевейха» вообще обманчивая штука. Есть три условные декорации — монастырь, Париж и неопределенный Ближний Восток, где бомбят мирных жителей. Как между ними перемещаются герои, сколько проходит времени — не уточняется и не особенно важно. Точно так же после развязки совершенно необязательно должна стоять точка, а бог, скорее всего, есть — но в неожиданном виде. Брюно Дюмон, логичным образом, любимый режиссер Ханеке, и по большому счету задавать вопрос, как в «Хадевейхе» возможен второй финал (в котором как раз настоящий катарсис) — все равно что спрашивать, кто присылал кассеты в «Скрытом».