Бомбей в кость

Грегори Робертс на своем мотоцикле в Бомбее

«Человек хоть немного разбирающийся в мотоциклах, может многое сказать о другом по тому, как он водит свою машину». Я сижу на заднем сиденье пятисоткубового «энфилда» — диктофон в руке, другая судорожно цепляется за плечо автора этой простой истины. Я разбираюсь в мотоциклах и знаю, что это утверждение верно. Другие истины Грегори Робертса вызывают сомнения — и не только у меня одного. В написанном им романе «Шантарам» слишком много крови, любви и страданий и слишком мало событий, которые можно приложить к собственному опыту. Неизвестно к тому же, насколько близок роман к опыту самого Робертса — грабителя банков, приговоренного к 20 годам, беглеца, выбравшегося из самой охраняемой тюрьмы Австралии, изгнанника, приехавшего в Бомбей по фальшивому паспорту, уличного бойца, вошедшего в состав совета бомбейской мафии, и писателя, продавшего больше миллиона экземпляров своей — якобы — автобиографии. «Шантарам» в Бомбее продается буквально на каждом углу, за права на экранизацию Warner Bros. выложили $2000000 (Джонни Депп сыграет главную роль), книга переведена на десятки языков и сейчас наконец выходит на русском.

За рулем передо мной — высокий крупный мужчина во всем черном. Ему 57 лет, у него широкая грудь, перекачанные бицепсы и многократно ломанный нос. Понять о нем что-нибудь по тому, как он ведет мотоцикл, нельзя — Робертс везет меня по пляшущим бомбейским улицам аккуратно и медленно, как возят девушку, которую боятся спугнуть. Притормаживает на перекрестке. Поворачивает голову (длинный хвост русых волос хлещет меня по лицу). Хвастается, выкатив серо-зеленые, делающие его похожим на рептилию, глаза.

— Это я построил. Вначале тут была дырка на месте вытащенного кирпича, в которой стояла крошечная Дева Мария. Люди из трущобы пришли ко мне однажды: беда, наш храм сносят. Нужны были деньги, чтобы сделать храм попредставительней: мрамор там, туда-сюда. Я дал немного. Теперь здесь бесплатно кормят нищих, и каждый вторник сюда приходят тысячи человек. Иногда делаешь вроде бы маленький шажок — как камень бросаешь в реку, — а последствия грандиозны.

Цыганский король трущобы с портретом Шантарама — именно к нему приводили ­Мадонну, когда устроили ­певице тур по Бомбею

Мотоцикл едет дальше. Низкий ровный стук двигателя сливается с миллионом шумов Бомбея. Мимо нас проплывают чистильщики ушей, массажисты, крысоловы, разносчики, цветочницы, продавцы воздушных шаров, акробаты, храмовые служки, глотатели огня, дрессировщики мартышек и змей, нищие, драгдилеры, самобичеватели — все те, кому в книге посвящена отдельная строчка, глава или абзац. Роман необъятен, как город, в котором в любую секунду может случиться все что угодно. Робертс резко заваливает влево, объезжает мотоциклиста, который мчится нам наперерез, и кричит:
— Смотри, смотри! Вот она — наша трущоба.

Маленький поселок из скрепленных между собой кусков пластика и картона зажат между дорогой и морем. На углах ныряющих в темноту проходов играют в «Матку» — описанную в романе подпольную лотерею, вместо билетов использующую номера из телефонного справочника. Тут же стирают, готовят, пьют чай и курят гашиш. Герой романа, беглый австралиец, принявший имя Шантарам, открыл здесь бесплатную клинику для нищих — и Робертс показывает мне место, где она находилась на самом деле. Его здесь знают — люди подходят, здороваются, благодарно принимают скрученные в трубки пачки купюр. Робертс раздает деньги, подкалывая собеседников, справляясь о здоровье детей, раздавая мелкие поручения. Сомнений быть не может — он и вправду прожил здесь не один месяц, мы стоим в толпе прототипов.

Знаменитая мечеть на улице Мухаммада Али, неподалеку от рынка воров и базара, где, прикрытые одеялами, продаются клинки и кастеты; одно из мест силы романа РобертсаТаким образом мы начинаем проверять факты — потому что доподлинное, документально подтвержденное совпадение известно только одно: и Шантарам, и придумавший его Робертс бежали из австралийской тюрьмы. Для затравки я спрашиваю про побег.

— Когда бежишь через фасад между двумя вышками с надзирателями, когда при ярком дневном свете сбрасываешь веревку и отталкиваешься от стены — ты еще не знаешь, что это самый восхитительный момент твоей жизни. Я прыгал с парашютом, я был на двух войнах, и ничто так никогда и не сравнилось с этой минутой. Но в миг, когда твои ноги коснулись земли, все меняется. Убежав, ты должен сменить имя, почерк, манеры. Ты становишься чистым листом, на котором нужно заново написать жизнь. И ты понимаешь все это в тот самый момент, когда пятки ударяются об землю с другой стороны стены. Это тяжелое чувство.

Чистый лист, на котором Робертс описал свою жизнь, стал попутно энциклопедией жизни бомбейской — всеохватывающей, пространной и полной. Это самый лучший путеводитель по самому удивительному городу на свете. В нем есть все — от фанатиков партии «Шив Сена» до деталей гибели Индиры Ганди, от устройства АК-47 до методов ранней диагностики холеры, от исследования экономики трущоб до подробного анализа процессов, происходящих на черном валютном рынке. «Шантарам» здорово читать в Бомбее: к топографии Колабы, района на юге города, Робертс относится так же внимательно, как любимый им Достоевский к домам на Подьяческой. «Шантарам» трудно читать где бы то ни было еще, потому что Робертс — не Достоевский, и роман его — плохая проза, pulp fiction, разогнанный до объема гигантского тома. В нем масса велеречивой философии, которой потчует героя бомбейский авторитет Кхадер Кхан. В нем много девичьих слез. В нем много оружия и крутых парней. И еще в нем много тюрем — потому что книга написана в тюрьме. Кстати, как вообще можно писать в тюрьме?

Телохранитель криминального босса Шантарама Кхадер Кхана — как-то раз он скрутил целую банду ­нападавших бандитов, после чего сообщил подъехавшим полицейским, что их работа уже сделана

— Когда немцы выдали меня Австралии, я провел первые два года в одиночке в наказание за побег. Два года без неба и без людей — только крики, и стоны, и плач соседей. В одиночке люди ищут способ искалечить себя — режутся, вешаются, топятся в параше. Это непросто — утопить самого себя в параше, и я лучше не буду вдаваться в подробности, но там был один умный парень, сумевший решить и этот вопрос. А еще там был парень, бросавшийся на охранников. Каждый раз, когда вертухай открывал дверь, он уже стоял на пороге, выжидая момент. И они били, и били, и били его, и потом забрасывали назад в камеру. Каждый раз невидимые друг другу люди кричали: «Убей их, кусай их, порви их!» В какой-то момент я не выдержал и закричал ему: «Блуи, есть одна медитация, которой меня обучили в Индии. Она поможет — и ты выйдешь живым. Возьми одеяло, расстели его у дверей, сядь и повторяй за мной то, что я тебе говорю». «Что? Что еще за индийская мастурбация?» — «Не мастурбация, брат, ме-ди-та-ция. Возьми одеяло, расстели его у дверей, сядь и повторяй за мной то, что я тебе говорю». Конечно, мы не медитировали — мы просто выкрикивали свои имена и кричали: «Я люблю тебя, я думаю о тебе», а не «когда я выберусь, я выбью тебе глаза», как было принято раньше. Понемногу к нам присоединились другие камеры. Через два месяца начальник ШИЗО вызвал меня и сказал, что не знает, что это за мумбу-юмбу, которому я обучаю людей, но эта херня работает. Не было больше ни суицидов, ни драк с охраной. Начальник спросил, есть ли у меня просьбы. Я процитировал Достоевского: сказал, что лучше просижу 15 лет с пером и бумагой, чем два года без. И мне разрешили писать, хотя это было против правил.

Мы проезжаем мимо рыбацкой гавани — сюда приходила вся контрабанда во времена Шантарама, и здесь высадились не так давно атаковавшие Бомбей террористы.

— Не террористы, — поправляет меня Робертс, — а джихадисты. Я сидел во Франкфурте с ребятами из «Хезболлы», и с турецкими «Серыми волками», и с бойцами из ИРА, ООП и РАФ. Это были мотивированные, преданные друг другу, храбрые парни и девушки. Большинство террористов — просто люди, доведенные до исступления. Называя их террористами, ты играешь в игру Буша, Путина и Шарона. Ты вообще знаешь, почему нехорошо убивать?

Кажется, его не слишком интересует ответ.

Робертс останавливает мотоцикл на Colaba Causeway.

«Там есть дыра в стене, куда можно просунуть деньги и получить наркотики. Мы всегда ходили туда, потому что здесь продавался лучший гашиш в Колабе, и в конце концов нарвались. Они ждали на лестнице внизу — пятеро на троих. Я успел вытащить свои ножи и полоснуть одного по глазам. Развернулся и ударил другого в легкое и почувствовал, как нож ударился в кость на спине. Они упустили инициативу, и я попытался ударить третьего — сверху вниз, чтобы лезвие ушло под ключицу. Нож соскользнул, и я просто распорол ему руку, но они сбежали. Потом один передал, что найдет меня, отрежет голову и пропинает ее по всей Колабе. Я ответил: приди и возьми. Это старые, проверенные слова — так отвечал персам под Фермопилами Леонид».

«Схватив его рукой за брючный ремень и использую ремень как рычаг, я воткнул шило ему в бедро», «использовав руки противника как рычаг, я несколько раз ударил его головой по переносице».

Профессиональные и однообразные описания драк занимают в «Шантараме» треть романа — странным образом эта дрянь читается легче, чем слезливые рассуждения о любви, которым отданы другие главы. «Шантарам» — не просто патетическая книга. Это квинтэссенция блатной романтики, роман переполненный такой дурной сентиментальщиной, что ему позавидовало бы и радио «Шансон». Я вручаю специально захваченный диск Дины Верни, и Робертс действительно приходит от подарка в восторг. Тогда, «используя диск как рычаг», я спрашиваю, не считает ли он дешевые сантименты непременным атрибутом любого уголовного творчества? Робертс перестает улыбаться.

Часовня, построенная в Колабе на деньги Робертса

— Нет плохих и хороших людей, — говорит он, оскалившиcь, — есть плохие и хорошие поступки. Большинство уголовников — жестокие, больные психопаты, опасные люди с нестабильной психикой, из тех, что становятся еще полицейскими и судьями. Какие там, в жопу, сантименты? В тюрьме живешь среди тысячи кровожадных маньяков — разумеется, ты пребываешь в страхе. В Австралии шесть человек вваливались среди ночи в камеру, сдергивали нас с постелей и начинали орать: «РАЗДЕВАЙСЯ, П…ДЮК, БЫСТРО СБРОСИЛ ОДЕЖДУ, ПИЗДЮК, НАССАЛ В БАНКУ, П…ДЮК, У ТЕБЯ 20 СЕКУНД, Е…НЫЙ П…ДЮК!» И вот если ты не помочишься в эту баночку, тест на наркотики считается позитивным. Это значит — карцер и лишение свиданий. И каждую ночь ты идешь спать с мыслью, что ты будешь стоять голый, пока шесть человек бьют тебя по лицу и топчут сапогами твои босые ноги. Как тут не бояться? Уважение — вот ключевое слово. Зэк должен уважать других и не позволять им не уважать себя самого. У зэка должен быть такой взгляд, чтобы, встретившись с ним глазами, осужденный и надзиратель имели бы только две возможности — улыбнуться или отвести глаза в сторону. Подожди, я покажу.

Он снова встает и, заложив руки за спину, несколько раз обходит вокруг стола — мы сидим в баре «Леопольд». Каждый раз, когда мои глаза встречаются с его, Робертс подмигивает и улыбается — и, ей-богу, никогда в жизни я не видел лица страшней. Я отвожу глаза.

Робертс глушит мотор в тени большого дерева. Крупные зеленые попугаи взмывают вверх, рассаживаются на ветках. Внутри церкви пусто и гулко, за грязными темными стеклами витрин — пыльные флаги и полковые знамена: Афганская церковь построена в память о солдатах, погибших во время старых английских войн. В начале 80-х Робертс, как и его герой, тоже участвовал в войне — доставлял медикаменты и оружие моджахедам.

— Да, я ходил в атаку и был ранен осколком русской мины. Но я, конечно, провел в Афганистане значительно меньше времени, чем Шантарам. И, честно говоря, когда я воевал на Шри-Ланке — это было хуже, много хуже.

Он медленно идет к алтарю вдоль потемневших от времени деревянных скамеек.

— Я часто бывал здесь раньше — тут забивались все важные стрелы. В те дни здесь часто случались проверки, и пойманному с оружием в «военной зоне» грозил как минимум семилетний срок. Для гангстеров это была идеальная территория — в других местах мы не могли быть уверены, что противоположная сторона не вооружена. Мы заменяли номера рядов на свои: у каждой банды был номер. Мы сидели здесь, они сидели там, и курьеры бегали взад-вперед с предложениями. Потом люди выходили к алтарю, клали руку на крыло этого орла и клялись. Как и в Афганистане, войны касались контроля над территорией, над улицами. Улица состоит из магазинов, каждый магазин платит хафту — еженедельную дань. Здесь решалось, кому платить, — здесь, под флагами, которые несли в бой люди, в честь которых воздвигнута эта церковь.

— Должен тебе сказать, — очень буднично говорит Робертс на выходе, — что я, вообще-то, пишу трилогию, охватывающую весь XX век. Это самый странный век в человеческой истории. Он начался с теории относительности Эйнштейна и продолжился принципом неопределенности Гейзенберга, доказавшим теоретический предел точности любых измерений. Потом появилась модель расширяющейся вселенной Хаббла, позволившая нам понять, что все вокруг не статично. В ХХ веке была предпринята первая систематическая попытка истребления целого народа, был расшифрован геном, и миграция из деревни в город впервые приобрела массовый характер. В результате мы оказались отчуждены от всего, что казалось незыблемым в недалеком прошлом. Моя трилогия — об отчуждении, и я разделил ее на три части — конфликт, изгнание и поиск смысла, приводящий героя домой. «Шантарам» находится в центре этой трилогии — я начал с него, потому что рассчитывал привлечь внимание. Сейчас я написал сиквел — хронологически он будет третьей книгой, и напишу еще приквел. Я пишу историю XX века на основании фактов из моей собственной жизни. В «Шантараме» ­рассматриваются все аспекты изгнания. Главная книга об изгнании — это, конечно, «Божественная комедия» Данте, и в романе представлен каждый уровень дантовского ада. Второй уровень аллегорий — Библия.

Я стою в замешательстве — меньше всего я рассчитывал услышать что-то подобное. Нераспознанный автор аллегорической истории всего двадцатого века, которого миллион читателей считает автором захватывающей, хоть и плохо написанной, авантюрной истории, заводит мотоцикл с одного толчка.

— Поедем в отель, меня ждет принцесса.

— Принцесса?

— Я женат на швейцарской принцессе — ты, что, вообще индийских газет не читаешь?

Я не удивляюсь. Революционер, контрабандист, моджахед, зэк, уличный боец, болливудский актер и иностранец, написавший самую продаваемую книгу об Индии, должен в конце концов жениться на принцессе — это фактически закон жанра. И принцесса Франсуаза — маленькая, изящно и дорого одетая женщина, на самом деле встречает нас на 32-м этаже отеля Four Seasons, в номере, который называется просто «Сюита Шантарама». Сидя высоко над Бомбеем, мы пьем французское шампанское за столом, под стеклом которого лежат присыпанные розовыми лепестками выкидухи и золоченые кастеты. На полу — дорогие ковры, на коврах — шелковые подушки. В соседней комнате пожилая принцесса в третий раз за вечер меняет дизайнерские наряды. Робертс, кажется, наконец устал. Но когда я говорю, что все это никак не вяжется с образом человека, в 1969 году основавшего и возглавившего «Анархистскую народную освободительную армию» в мельбурнском университете, он заводится снова — с полтычка, как хорошо отлаженный мотоцикл.

— Конечно, я изменился. Раньше я верил, что революция — это ответ, но со временем понял, что идею нельзя победить пулей. Победить идею можно только другой, лучшей идеей. «Шантарам» начинен философией, как троянский конь, и вся задача этой философии сводится к тому, чтобы найти эталон, позволяющий последовательно отличать добро от зла. Я нашел этот эталон. Ты не ответил мне, почему убивать нехорошо. У тебя есть эталон? Нет? Тогда слушай. Отличительной чертой Вселенной является стремление к объединению, созиданию и усложнению. В нормальных условиях частицы вещества постоянно соединяются, порождая более сложные образования. Вселенная стремится к предельной сложности, и все, что способствует движению к предельной сложности, — это добро, а все, что мешает этому процессу или замедляет его, — зло. Это определение объективно, основано на знании и универсально. Человеческая жизнь — самый сложный из известных нам примеров организации материи. После убийства вся эволюция, длившаяся миллиарды лет, пропадает впустую. Поэтому — и только поэтому, а не потому, что это противозаконно, — убивать нельзя.

Помнишь часовенку, которую я построил в Колабе? Вот оно — самое маленькое действие, ведущее к упорядочиванию материи, ведет нас к лучшему миру. В этом лучшем мире не будет ни террористов, ни путиных, шаронов и бушей, ни флагов, гимнов и наций. В этом мире мы долетим до Марса и расселимся по всем галактикам, усложняя и упорядочивая их, потому что это и есть наша задача. Мы — величие всей Вселенной, и смысл нашей жизни в том, чтобы развивать, усиливать и ускорять общее движение к усложнению. Понял, нет?

Я снова узнаю фразу — он слово в слово повторяет своего босса Кхадер Кхана. Можно наконец поинтересоваться, неужели тот прямо так и говорил?

— Нет, конечно, — смеется Робертс. — Моя жизнь — это моя жизнь, а роман — это роман, литературная, так сказать, проза. Абдель Кхадер Кхан не любил философствовать — он и по-английски, честно говоря, вообще не умел говорить.

Он снова страшно подмигивает, но на этот раз я улыбаюсь. За тремя стеклянными стенами апартаментов с грохотом разлетаются в черном небе яркие звезды гигантского фейерверка. В вонючей трущобе, в тридцати двух этажах под нами, люди празднуют свадьбу и усложняют таким образом мир.

То самое место — трущобы Шантарама, — где герой периодически сидит и, смотря на море, думает о сложности вселенной

Как стало известно редакции в процессе сдачи этого номера «Афиши», роман Грегори Робертса в русском переводе значительно уступает оригиналу