«Не хотелось бы быть таким нар Ксавье Долан о фильме «И все же Лоранс», начале 1990-х и предубеждении против тр

— Правда, что у вашего главного героя был реальный прототип?

— Квебек, 2008-й, мы работали над картиной «Я убил свою маму» (дебютный автобиографи­ческий фильм, который Долан снял в 19 лет. — Прим. ред.). В группе оказалась одна женщина, которая вдруг рассказала свою историю. У нее был многолетний роман с мужчиной, который хотел изменить пол. И вот она говорит, говорит, а у меня сердце начинает выпрыгивать. Сразу представил себе все — и персонажей, и диалоги. Вечером вернулся в номер и, вместо того чтобы думать о завтрашних съемках, за одну ночь написал 30 страниц сценария. Как только сел — сразу понял, как фильм будет называться, как он начнется и чем закончится.

— «Лоранс», кажется, сильно отличается от ваших двух первых работ. Или нет?

— Все мои фильмы — о невозможной любви. Первый — о невозможной любви между матерью и сыном. «Воображаемые любови» — о невозможной любви двух друзей, мужчины и женщины, к парню, которого они оба хотят, а он их не очень. А «Лоранс» — да, он о невозможной любви между двумя взрослыми, один из которых не может определиться с выбором пола.

— При этом вы впервые у себя в главной роли не играете.

— В этом фильме я продюсер, режиссер, автор сценария, монтажер, дизайнер по костюмам. Даже буклет для Каннского фестиваля сам сделал (в 2012 году фильм принимал участие в каннской программе «Особый взгляд». — Прим. ред.). Но роли для меня не нашлось. Главное — не врать себе. Можно было бы что-нибудь придумать, вписать еще одного персонажа, но мне просто сама история не позволила себя туда вставить. Теперь, правда, ощущение такое, что я сам там снимался, ­причем во всех ролях. Я играл вместе с актерами. Трещал без перерыва. Комментировал каждое их движение, говорил: «А можешь сейчас лоб потрогать? А на подоконник облокотиться? Чихнуть можешь?» Наверное, я был невыносим. Мне все время больше всех надо.

— Лоранса должен был играть Луи Гаррель. Почему вы его заменили на Мельвиля Пупо?

— Не хочу сказать ничего плохого о способ­ностях Гарреля. Возможно, я его просто с кем-то перепутал. А может быть, это был неподходящий момент для нашей встречи.

— Каково это вообще — все время снимать о себе и потом рассказать историю другого?

— Не хотелось бы быть таким нарциссом, но уже ничего не поделаешь. Я же не снимаю фильмы про супергероев, в которых все происходит в нарисованных декорациях. Тут ты кожей чувствуешь. Нам не дают голливудских бюджетов, и у меня очень маленькая территория — такой ­загончик, но собственный. Поэтому когда люди высказывают свое мнение о моих фильмах, мне кажется — это они обо мне. Почти любая реакция — такая пытка. Когда говорят, что фильмы скучные, начинаю переживать, что я зануда. ­Когда называют претенциозными, думаю о том, что надо бы пореже самого себя снимать в рапиде.

— И под «Bang Bang» Нэнси Синатры, как в «Воображаемых любовях».

— Мне часто говорят, что мои фильмы — «это слишком». Но для меня кино — способ делиться с миром своими открытиями. Какой смысл делать что-то, если не делать ярко? Слышу какую-нибудь песню, от которой все внутри сжимается, и думаю: «Надо ее куда-нибудь вставить». Не думаю, как это будет воспринято. В случае с «Лорансом» такой песней была «Fade to Grey» — она просто не могла не появиться в одном из моих фильмов.

— Вы упомянули костюмы, «Лоранс» же ваш первый костюмный фильм: действие происходит в другую эпоху, в начале 1990-х.

— Впервые мы видим Лоранса в 1989 году (по случайному совпадению — год моего рождения). Мне кажется, это идеальный выбор эпохи, если вы собираетесь снимать о человеке, который хочет поменять пол. Тогда и предрассудки относительно геев стали развеиваться, и паника по поводу СПИДа пошла на спад. Рухнула Берлинская стена. Обескураженному миру была предложена ­возможность свободы. Лорансу уже за тридцать, но для него это хороший момент, ­чтобы наконец решиться. Ответить себе на вопрос «Кто я?».

— И вот он решается…

— И вот он решается, но быстро понимает, что трансгендер — одно из последних табу в обществе, которое вроде бы уже освободилось от запретов. Он за свой идеализм платит огромную цену. И Лоранс, и даже его девушка готовы к радикальным переменам, а общество — нет. Друзья — нет, родственники — нет. Куда бы они ни пришли, им везде фигово.

— Частный проект Лоранса не состоялся, а как насчет общества, которое тогда стояло на пороге освобождения?

— Новый век и новое тысячелетие — это было как обещание чего-то большего. Тогда казалось, что мы движемся по пути социального прогресса. Но и сегодня даже у самых продвинутых людей есть сильное предубеждение против трансгендеров. Оборачиваясь назад — далеко ли мы в этом плане ушли за двадцать лет? Недалеко.

«Все мои фильмы — о невозможной любви»

— Вы упомянули фильмы про супергероев. Смотрите их?

— Не могу сказать, что я девственно чист в плане голливудского кино. Нет, оно меня вол­нует. Честно говоря, если я сам иду в кинотеатр, то только затем, чтобы хорошенько проветрить голову. Отвлечься и развлечься. Ну не хочу я там изу­чать содержимое чужих замороченных мозгов и читать субтитры. Субтитры я читаю дома, причем постоянно. А в кинотеатре — чистое развлечение, которое или удалось, или отстой.

— Вы бы могли работать в Голливуде?

— В Америке так все живут. Сначала независимый дебют, потом слава, потом работа — и через десять лет тебе разрешат снять большой-пребольшой фильм по собственному сценарию. Я так не хочу. Не хочу снимать на студии, хочу, чтобы студия сама дала мне денег, а я бы придумал, как ими распорядиться. Но сейчас просто рано еще.

— Каким мог бы быть ваш студийный фильм?

— Что-то вроде «Бэтмена» Кристофера Нолана. Или вроде «Мстителей». Или фильм как «Титаник», только про крушение лайнера «Коста-Конкордия». Я бы там такого нарежиссировал, было бы круто. Снимал бы с огромных кранов, ассистенты бы так и бегали.

— А звезду какую бы взяли?

— Позвал бы Тейлора Китча. Он крутой, и у него такие глаза, мне кажется, в них можно прочитать: «Эй, я ведь не просто модель Calvin Klein». В нем есть что-то большее — и это явно надолго. Китч не однодневка.

— Но четвертый фильм вы снимаете все еще в Канаде.

— Да, это адаптация пьесы драматурга из Квебека, Мишеля Марка Бушара, называется «Том на ферме». Там про гея, его зовут Том, у него умер возлюбленный, и он переживает тяжелую ­депрессию. Едет в деревню к родственникам ­друга — там такой брутальный брат, — и вдруг ­понимает, что они понятия не имели ни об их ­отношениях, ни об ориентации покойного.

— И вы там играете?

— Да, и я там играю.