Состояние республики

Поначалу узбекистан с его гипсовыми  Ленинами навевает обыкновенные ассоциации первого ряда - то есть о былом величии Советской Империи. Но прожив в Бухаре хотя бы один день, человек обнаруживает себя в совершенно уникальном пространстве на стыке сказки и анекдота.

Ташкент

Из Москвы ночными рейсами снуют тесные боинги, а разница во времени урезает жалкое подобие сна еще на два часа. Когда добираешься до гостиницы по глухим узким улочкам, плотно заставленным слепыми одноэтажными домиками, в воздухе висят мглистые утренние сумерки. Получив ключ и дотащившись до своего номера, я плюхнула сумку, подошла к окну и раздернула занавески. В комнату, прижав лицо к стеклу, смотрел очень большой Ленин. Мне показалось, что мне кто-то дунул в затылок. Гигантская голова росла прямо из земли и мощью лепки напоминала гриб дождевик. В знаменитом прищуре сквозило непристойное предложение. Я задернула занавески.

После пары чашек кофе и пары часов сна Ленин за окном, как ни странно, не испарился. Это, как выяснилось, был обычный ссыльный монумент — задвинутый в угол, как метла. Я стеснялась ходить по номеру в нижнем белье. Неприятно ведь, когда тебя вот так рассматривают в упор. Большими гипсовыми глазами. Сразу вспоминаешь, как в каждом школьном классе над доской висел (символически замещая дореволюционную икону) обязательно Ленин, он был так хитро нарисован, что где бы ты ни сидел — на первой парте, сбоку, прямо, с другого боку или на задней парте, — Ленин всегда смотрел именно на тебя. Как Джоконда…

Удивительно: останки разных дохлых империй просвечивают на Востоке, Ближнем или Дальнем, повсеместно, как просвечивает под буйно разросшимися джунглями город раджи перед глазами Маугли. На Ближнем Востоке — это Рим: повсеместно натыкаешься на обломанные зубы колоннады, останки дорог и водопровода. В Индии — Британская империя: перекроенные местными на манер коммуналок особняки и министерства в викторианском стиле. Ташкент в этом смысле не исключение. До сих пор я, как все люди моего возраста — то есть достаточно бессмысленно, — повторяла «советская империя», но только на окраине этой самой империи глубоко прочувствовала, что же это было такое. И удивилась, что Советский Союз был такой большой и самовыражался до самых до окраин с той же непреклонностью и градостроительным догматизмом, что и Римская империя, которая в любой дыре умудрялась разместить прямые мощеные улицы (чудо инженерной мысли) и водопровод (чудо гидравлики). В некотором смысле это льстит.

К середине дня я убедилась: если у вас паранойя, то это не значит, что за вами не следят. Следил не только гипсовый Ленин. Ненавязчиво, но бдительно в Узбекистане вас держат на примете: местные обязаны докладывать по инстанциям о каждом встреченном иностранце. Желательно разузнав, кто он и откуда. Так что не очень понятно, где граница между любезностью и долгом перед родиной, между естественным любопытством и неестественным. А на обратном пути на границе у вас обязательно проверят гостиничные квиточки о временной прописке. Наверное, почти так же ощущали себя иностранцы в советской Москве.

Ташкент бывает двух видов. Местный, с узкими кривыми улицами и приземистыми белыми домиками, не пропускающими солнечный свет, беспощадный и зимой и летом (таким город остался только на окраинах). И тот Ташкент, который в качестве столицы союзной ССР застраивали при СССР. В нем не дороги, а преимущественно шестиполосные трассы, не дома, а домищи, и русский язык до сих пор преподают во всех школах как второй государственный. Это означает, что вам придется брать такси. Всегда. Везде. Забудьте о словах «сходить» и «пешком». Пешком толкутся только на базарах, а ходят только по улице, называемой местными «Бродвей», — делать на ней, впрочем, нечего — так же, как и на московском Старом Арбате. За фруктами надо толкаться на Госпитальном рынке. За халатами-скатертями-сузани — на Чорсу (там же можно смело покупать с раскаленных лотков слоеные пирожки). И на все вполне хватит одного дня. В обеденное время взять такси до улицы Бируни — находящееся поблизости заведение «Чеготой» знает «весь Ташкент». Выглядит оно как небольшая столовка. По тем же соображениям имперского стиля в потолке у нее устроен несоразмерный плафон с облаками. Туалет при этом далеко на улице. В день посетители «Чеготоя» перемалывают до четырехсот килограммов одного лишь плова, и этим все сказано. А в восемь вечера уходит поезд на Бухару. У него есть вагоны СВ, заполненные мужчинами в норковых шапках и женщинами с золотыми зубами. Взяв расписанный цветами хлопка заварочный чайник, знакомый мне по московскому ресторану «Восточный квартал», я поплелась, качаясь, за чаем к проводнице.

«Да, — сказала она мне с любопытством, — вы не местная». «Это, — говорю, — почти наверняка бросается в глаза». «Много дать не могу, — вздохнув, предупредила она, — одно купе попросило чай покрепче. Бухарские пьют только зеленый чай».

После чего запустила щепоть в видавшую виды жестянку из-под кофе и кинула это мне в чайник.

…Я подумала так: ведь я залью это крутым кипятком, верно? Можно ли считать это мерой дезинфекции?

Вернувшись к себе, я легла на порочного вида атласные покрывала среди большого количества таких же скользких атласных подушек и стала ждать смерти или поноса.

Бухара

Приходит поезд туда еще более ранним утром. Теплых сонных приезжих принимает в жесткие объятия бодрая и чрезвычайно горластая толпа таксистов. Все как один на беленьких корейских малолитражках. Вокзал в Бухаре почему-то вынесен за черту города. А аэропорт почему-то почти в центре.

«Доктор Мирзаев мимо поехал, — нарушил молчание таксист, — очень уважаемый врач».

«…это — станция скорой помощи».

«Там, посмотрите, больница. На восемьсот коек…», — только тут до меня стали доходить его слова. Я заметила, что на улицах не было ни души, и хотя в столь раннее утро это вполне естественно, факт меня неприятно поразил. Я перестала зевать. «Поликлиника, — кивнул он направо и прибавил значительно: — Хороший реанимакабинет». Я подумала, что спросонья пропустила какое-то важное сообщение в начале этой экскурсии. И даже подумала: не взять ли по случаю телефон доктора Мирзаева? Ведь как хорошо — пятнадцать минут в чужом городе, охваченном эпидемией, а у меня уже свой врач.

«Вы в Бухару ненадолго?» — и это тоже как-то неприятно прозвучало. «Вам не нужен водитель на все время, пока вы в Бухаре?» — спросил таксист. Вероятно, имея в виду услуги катафалка. «…А то я ж все здесь знаю! Каждый дом, улицу, все — тридцать лет водителем на скорой» проработал.

В тот же день, однако, выяснилось, что водитель в Бухаре не нужен — весь Старый город теоретически можно пройти насквозь за двадцать минут. Первый день я без устали отвечала на вопросы продавцов, прохожих, детей, женщин, стариков, велосипедистов, официантов — так что при первом же «А откуда вы» научилась докладывать по-военному: «Из Москвы. Была еще в Ташкенте. Здесь примерно на неделю. Живу в гостинице. Очень нравится. Очень красиво». На второй день вопросы прекратились. На третий — уже приветствовали меня по имени дети. Из дверей, заметив меня в окно, выходили поздороваться и покалякать знакомые. Я посетила один день рождения и отклонила приглашение на другой. Наручные часы мне заменил мой собственный желудок: ровно в три он хотел шашлык.

В Бухаре лучшие в Узбекистане бараны, а стало быть, шашлык. Бухарские бараны правильно питаются — колючками и солью. В Ташкенте бараны — что-то вроде ворон, кошек и голубей, пасутся на разделительных полосах, среди многоэтажек и едят все, включая бумагу. Так что отчасти получается, видимо, не баранина, а докторская колбаса — с небольшим содержанием картона. Когда Ташкент закрыли однажды на карантин и перестали пускать бухарских баранов, разразился небольшой пищевой кризис, плавно перешедший в экзистенциальный… В кафе меня спрашивали, как я вчера съездила за город. Я уже не вздрагивала, когда в магазине мне накладывали печенье прямо руками, отложив в сторону мусолившиеся купюры. Владела тонкостями узбекского чаепития. Знала, что думают о хозяине гостиницы, где я жила, жители соседних домов, и была знакома со свидетелем со стороны жениха на свадьбе старшего брата хозяина гостиницы. На меня перестали лаять собаки. Слава доктора Мирзаева уже не казалась мне феноменальной: в Бухаре все друг друга знают. Но с каждым днем знакомства город отнюдь не казался мне все меньше и меньше. Наоборот.

Во-вторых, как все средневековые города, хоть в Европе, хоть в Азии, Бухара вся свернута как бы внутрь себя самой. А во-первых, это солнечный удар. Какие города вы сможете посетить в Узбекистане, зависит исключительно от того, в какой момент пути вы окажетесь в Бухаре. Если до того как попали в Самарканд, то Самарканд вы, боюсь, не увидите никогда: в Бухару приезжают — и остаются до конца срока, установленного обратным авиабилетом. Потому что двадцать минут пешком — конечно, чистая абстракция. Бродишь — весь день с перерывом на обед. Разворачиваешь, держа за углы, цветные вышитые покрывала. Пьешь чай с продавцами в лавочках. Таков был день вчера, такой он сегодня, таким будет завтра. Может быть, на восьмой день жизни в Бухаре все было бы иначе, случилось бы что-нибудь — не знаю: на седьмой мне уже пора было уезжать. Но и он ничем не отличался от шести предыдущих. Я совершенно явным образом провалилась в день сурка. Но на седьмой день я клялась вернуться сюда при первой же возможности.

Бухара в советское время часто снималась в кино. Но это совсем не киногеничный город. На пленке он выглядит картонным. В жизни же — моментально отшибает чувство реальности. Он фантастичен настолько, что начинаешь сомневаться в собственном существовании. И вообще в наличии жизни органического происхождения. Лазурный блеск куполов соответствует цвету неба, а все, что ниже линии неба, — безжалостно казнено солнцем. Деревьев, травы почти нет. Все лишнее, по-видимому, выпарено зноем с глаз долой, иссушено до предельно лаконичной твердости. Бухара выглядит как гигантская доска с недоигранной партией в какие-то прото- или постшахматы: крупные ферзи и короли с голубыми шлемами, слоны бутылкообразных минаретов, коренастые ладьи с куполами-сотами, из которых должны вылупиться по меньшей мере птенцы птицы Рух, плотные и сложные, многоходовые ряды домов-пешек; буквой «г» выдвинуты и забыты резные караван-сараи. В принципе, как я успела заметить, все города подобной исторической судьбы неуловимо похожи друг на друга: я в Петербурге это встречала — та же потусторонность, так же люди не имеют к декорациям никакого отношения. О некогда изысканной, сложной культуре в Бухаре напоминают только здания да местная вежливость — паутинообразная и в своей легкости, и в своей композиционной затейливости.

Бухара берет за жабры именно этим сочетанием обморочной, нереальной каменной красоты и предсказуемо анекдотичной жизни. Да-да, узбеки ходят по улицам в ватных халатах, как во всех анекдотах про узбеков. Они говорят, обращаясь, «сестра» или «брат» — это тоже чистая правда. И образ из поэзии Остапа Бендера все так же точен, прочен, вечен, незыблем:

Цветет урюк под грохот дней,

Дрожит зарей кишлак.

А средь арыков и полей

Идет гулять ишак.

Урюк был. Заря дрожала, начиная с пяти утра. В арыках бежала, сверкая на солнце, вода. Замшевые серые ишаки с белыми ободками вокруг глаз переступали копытцами. И уходя прогуляться, я каждый раз бросала свою дверь незапертой. Накидывать железный язык на петлю, продевать дужку висячего замка, запирать ключом, и так каждый раз — это была бы совершенно и очевидно излишняя суета.