«Почему надо бить в левое ухо? Потому что ты будешь делать это правой рукой» Писатель Свечин побеждает Акунина

— На ручку обрати внимание! Чувствуешь?!

Я демонстрирую сдержанный энтузиазм: перчаток у меня нет, холод чудовищный, и последнее, чего мне хочется, — дотрагиваться до какой-то дверной ручки, хотя бы и несовременного вида, в виде птичьей головы. «Латунная! — со значением го­ворит Николай Викторович Инкин — шапка типа «ондатер», очки, под мышкой картонная папочка «Дело», набитая старинными фотографиями Нижнего Новгорода. — Это ведь не простая ручка!» Знакомый мне жанр: экскурсия по местам обитания литературных героев в сопровождении автора; это все равно что заглядывать за кулисы театра и обнаруживать, что все декорации — настоящие, никакого обмана. Точно так же я ходил по алексей-ивановской Перми с Алексеем Ивановым или по александроиличевской Пресне с Александром Иличевским, по стиг-ларссоновскому Стокгольму — с… «Был такой народоволец Фроленко…» Я перебиваю: многие герои Николая Свечина (творческий псевдоним Инкина) рано или поздно переходят в режим монолога и читают собеседникам лекции по истории, а погрузиться в жизнеописание ручки — все равно что лизнуть ее на морозе. «Николай, — говорю, — а не сохранились ли тут у вас старинные трактиры?» Свечин съезжает с фурнитурной темы и ведет меня туда, где тепло. Впрочем, по дороге мы бегло осматриваем овраги («Вон там, помнишь, Звездинский пруд, куда приволокли задушенного аптекаря Бомбеля?»), казенные здания («Тут в 1799 году Павел Первый останавливался») и заснеженный клочок суши посреди реки — остров Кавказ, государство в государстве, которое главный свечинский герой, сыщик Лыков, зачищал в 1881-м перед приездом царя.

Собственно, Нижний Новгород и до появления Свечина не был обделен достопримечательностями — именно здесь, на западном берегу, у Кремля, находится, сами знаете, наикрасивейший в России панорамный вид — на стрелку, треугольный мыс, у которого сливаются Ока и Волга. Именно здесь стоит собор Александра Невского, на открытии которого, летом 1881-го, в «Охоте на царя» народовольцы, с ведома заговорщиков-чиновников (шокирующий симбиоз политических террористов, уголовников, придворных, сектантов и иностранных разведок — конек Свечина), чуть не пристрелили Александра Второго — и пристрелили бы, если б не Благово — бывший морской офицер, а ныне коллежский асессор, обладатель недюжинного аналитического ума. Именно на стрелке и располагалась, на протяжении почти ста лет, Нижегородская ярмарка, где начинал квартальным надзирателем Алексей Лыков — фантастической физической силы молодой сыщик, ученик Благово.

«В 2004 году на чердаке дома №40 по улице Новой братья Гудиленковы нашли фанерный чемоданчик»… Парадной версии истории возникновения саги о Лыкове нет ни в бумажных издани­ях Свечина, ни в интернете; я нашел ее в альбоме «Нежный Нижний», изданном местным издательством «Литера». В чемоданчике «обнаружилось десять тетрадей в коленкоровых переплетах, исписанных разборчивым почерком. Это оказались воспоминания Алексея Николаевича Лыкова. Действительный статский советник, последний начальник уголовного делопроизводства Департамента полиции, был по происхождению нижегородцем. Когда в феврале 1917-го департамент стала жечь восставшая чернь, а городовых и офицеров полиции начали убивать без разбора, Лыков в статском платье вышел из окруженного здания и исчез бесследно. Дальнейшая судьба сыщика неизвестна. Судя по нахождению его записок, он вернулся в родной город, но вряд ли задержался там надолго. Сейчас писатель Николай Свечин на основе его воспоминаний сочиняет романы под общим названием «Происшествия из службы сыщика Алексея Лыкова и его друзей».

Знакомство с первыми книжками «Происшествий» неминуемо обеспечивает Свечину репутацию, во-первых, «краеведа», во-вторых, эпигона Чхартишвили: хороший дядька, наловчившийся сочинять «под Акунина», только на местном материале. Это прилипчивое и обидное для нашего героя заблуждение: тем самым ему автоматически задается потолок — выше признанного родоначальника жанра не прыгнешь, ну и локальная привязка подразумевает мелкий масштаб. Меж тем Свечин — краевед, но краевед вовсе не только нижегородский: точно так же точны в смысле историко-­географических обстоятельств те его детективы, где действие разворачивается в Москве, Петербурге, Дагестане, Забайкалье; и, соответственно, точно так же, как сейчас по Нижнему, со Свечиным можно ходить хоть по Петербургу, хоть по Варшаве. Про Варшаву, кстати, у него скоро будет роман. А потом про Одессу. А потом про Сахалин.

Сравнение с Акуниным Свечина нервирует или даже вызы­вает реакцию, которая в его «Смерти провизора» описывается выражением «франц хераус» (в примечании указано, что пошло оно от случившегося в 1813 году эпизода — русские солдаты выпили за здоровье союзника, австрийского императора Франца, когда же в ответ австрияки отказались пить за здоровье Александра, наши солдаты сунули по два пальца в рот и скомандовали: «Франц, хераус!» — «Франц, обратно!») Да, Акунин, по его мнению, прекрасный писатель, у которого есть чему поучиться, однако сам он ретродетективы начал писать до Акунина — еще в 1977-м, от скуки, когда после экономфака работал на оборонном заводе наладчиком. Роман назывался «Парижские тайны ротмистра Иванова» — и был пародией на Валентина Лаврова.

Хорошо, а совпадение эпох? Обратите внимание: не только Свечин, но и еще много неглупых людей, независимо, судя по всему, друг от друга, начинают писать «ретродетективы», персонажи которых живут в конце XIX века и работают в полиции. «Объяснение простое. В 1866 году была создана Петербургская сыскная полиция, потом Московская, потом Варшавская. И появились сыщики. Некоторые из них оставили мемуары, мы их прочитали — и загорелись. Путилин, Эффенбах, Кошко, Филиппов… Талантливые были люди, хорошо делали свое дело. Флер этих имен и толкает современный исторический детектив».

На поверку романы Свечина и Акунина оказываются совсем разными. Акунин — постмодернист, экспериментатор, жонглер цитатами; у Свечина все всерьез — это чистопородные исторические романы, хотя и с детективным сюжетом. (Впрочем, нет, не все, конечно, всерьез: в «Завещании Аввакума» есть, например, камео Горького — учитель Лыкова Благово дает поручение мальчику по имени Алексей Пешков; в «Охоте на царя» оказывается, что в 1869 году он спас жизнь супруге своего симбирского приятеля Ульянова — беременной, на третьем месяце, понятно кем; второе дно, то есть, имеется, только дока­пывай­ся.) Чхартишвили никогда в жизни не назвал бы своим учителем Пикуля — а Свечина это совершенно не смущает. «Первым, я полагаю, стал писать именно исторические детективы Валентин Лавров. Пикуль — нечто большее. Этот человек имеет огромные заслуги — он много лет прививал читателям любовь и интерес к истории. Я одна из его «жертв» — и признателен ему за это. Поэтому в моих книгах первично слово «истори­ческий» и вторично — «детектив».

Наконец, у них разный герой. Фандорин — сверхчеловек, японским владеет, заикается. Лыков — лапоть, с языками швах, когда его послали в Женеву следить за Плехановым, миссию провалил, потому что не понимал ни бельмеса. Штука в том, что задача у автора была вообще другая. «Мне хотелось показать человека, понимающего свое предназначение. Лыков — «решительный человек». Такие люди тогда были, есть они и сейчас. Вот существует зло. Оно кажется непобедимым. Вокруг все обычные, слабые — а зло агрессивно, оно нападает первым и поэтому часто побеждает. Обычные люди боятся, отступают, пасуют, убегают. Сильный человек с правильным знаком очень важен и очень нужен, он защищает этот уязвимый мир. В остальном Лыков — человек рядовой: выходец из народа, дворянин в первом поколении. Заурядной внешности, не избалованный женским вниманием. Средних умственных способностей. Он не бегает по потолку, не говорит на четырех языках, он такой же, как все. Только два плюса: он не боится зла — и он обучаем. За эти особенности Алексея и выбрал мудрый Благово и начал делать из парня сыщика».

А я-то вообще сначала думал, что главный герой серии — Благово. «Нет. Благово скоро убьют, он не успеет выучить наследника. Большую часть жизни Лыкову придется справляться самому, опираясь на уроки своего учителя, и расти, мучительно и трудно расти. Такая вот линия жизни, и все это на фоне моей любимой истории».

Что все-таки такого в этих двух эпохах — Александра II и III, русском викторианстве так называемом? Оно правда, что ли, как-то рифмуется с современностью? «Эти эпохи совершенно разные. И при этом, да, во многом рифмуются с недавним прошлым и современностью. «Великий реформатор» настолько распустил страну, что аналог этому лишь один — время ельцинско-гайдаро-чубайсовских реформ. Очень много сходного! Я читал газеты тогда, в 90-х, и поражался. Один к одному! В учебники истории попали только отмена крепостного права, военная, судебная и ряд других реформ. Но общественная жизнь страны сделалась балаганной. Банковские и железнодорожные аферы, казнокрадство, взяточничество министров… Нувориши швыряют швейцарам в ресторане на чай червонцы. Грандиозное по масштабам воровство при поставках провианта армии в Русско-турецкую войну. Одновременно — кипеж общественной жизни, разнузданность прессы, приток людей в города и резкий рост в них преступности. Плюс политическая борьба, хождение в народ и, наконец, террор и цареубийство. Неудивительно, что насмотревшись на все это, Александр Третий завинтил гайки. Началась совсем другая эпоха. Ее с оговорками можно назвать «как бы» викторианской, но она оказалась коротка: всего 13 лет. И тут снова параллель, но уже с двухтысячными, когда парламент — не место для дискуссий. А кончилось все февралем 1917 года. В России чрезмерное завинчивание гаек не ме­нее опасно, чем их легкомысленное ослабление. От власти нужны ум, справедливость, материальная чистоплотность и доверие к собственному ­народу. Со всем этим и тогда, и сейчас были ­проблемы».