«Вот эта, кажется, могла бы историю рассказать» Как тележурналист Понизовский написал большой роман на основе рыночных разговоров

Швейцария, деревня при горнолыжном курорте. Здесь — из-за исландского вулкана самолеты не летают — зависла компания русских: аспирант местного университета Федя, девушка Леля и муж с женой Белявские. От скуки они принимаются слушать записанные в России «свободные нарративы» неких «простых людей»; Федя изучает по ним загадку русской души. И вот так пять дней: земной рай наяву и русский ад, жуткие страдания, — на пленке; выходят они другими, в общем, людьми.

Шишкин, Сорокин, Гиголашвили, Проханов, Водолазкин — и ведь это только самый первый ряд; романы о «тайне русской души» и страдании, как и сто лет назад, производятся в России регулярно; чтобы войти на этот рынок, автору-новичку нужно как следует поработать локтями — и изобрести нечто экстраординарное.

В «Обращении в слух» это условие соблюдено.

Антропологически, по типу, Антон Понизовский на создателя романа о загадке русской души не похож, а похож — на банкира П.Авена. Curriculum vitae тоже не то чтобы идеальное для писателя-деревенщика: работал с Парфеновым в раннем «Намедни», потом продюсером на НТВ, ­придумал пару десятков телепрограмм («Впрок», «Что почем»), потом дирижировал «Добрым утром» на Первом канале; в середине нулевых эмигрировал на год в Канаду. Быстро вернулся, это да, но все равно — где он, а где все эти истории про вымершие деревни, спившихся отцов и дерущихся заточками сыновей?

«Обращение в слух» — сложный, полифоничный, тонко имитирующий приемы и сюжетные линии Достоевского роман, однако в нем найдется и простая мораль, которую можно изложить хотя бы и в программе «Доброе утро»: прежде чем судить о людях по их социальному статусу и внешности, следует выслушать их историю.

Антон Владимирович Понизовский оказался в высшей степени коммуникабельным человеком, не делающим секрета ни из чего — в том числе из своего происхождения. Из «хорошей московской» — писательской — семьи. Как ему пришло в голову записывать чужие истории? По его словам, он никогда, по существу, не сталкивался с этими самыми «простыми людьми», только по книжкам, — и от этого всегда чувствовал некий дефицит знаний о жизни. Идеи, каким образом компенсировать эту интеллигентскую ущербность, начали приходить ему в голову давным-давно. Выглядели они одна другой экзотичнее. Так, еще в детстве ему казалась любопытной профессия чистильщика обуви; он мечтал о путешествии — пешком, с узелком через плечо. С возрастом — Понизовский, кстати, выглядит сильно ­моложе своих сорока четырех; возможно, ему следовало бы инвестировать в приобретение накладной благообразной бороды, какие носят авторы круга газеты «Завтра», — мысль о том, как технически преодолеть пропасть между субъектом и «объектами», стала принимать более реалистичные формы: почему бы, например, не снять купе в поезде Москва–Владивосток и, раз уж железная дорога располагает русских к искренней коммуникации, не записывать там услышанные от попутчиков истории. Но чистить сапоги, конечно, слишком театрально, разъезжать на поездах — слишком долго… В конце концов ему пришла в голову, по существу, та же (светлая) мысль, что носовскому писателю Смекайле. Ну вы помните, в «Незнайке»: «Я могу поставить бормотограф в любой квартире, и он запишет все, о чем говорят. Мне останется только переписать — вот вам повесть или даже роман. Это только в книгах так пишется, что нужен замысел, а попробуй задумай что-нибудь, когда все уже и без тебя задумано! А тут бери прямо, так сказать, с натуры — что-нибудь да и выйдет, чего еще ни у кого из писателей не было».

И где же вы поставили свой… бормотограф? «На Москворецком рынке, — отвечает Понизовский. — Мы с психологом Татьяной Орловой — это она, по сути, все организовала, арендовали торговый павильон». Это где-то в районе Варшавки, что ли? А давайте съездим туда, посмотрим.

Если на Московорецком рынке и есть что-то экзотическое, то это сам Антон Понизовский. Его легко представить себе где-нибудь на заседании миноритариев «Норникеля» или «Сити Груп», но здесь, в караван-сарае посреди спального района? Южные люди, темновато, запах хаша и рыбы; «Асиля не работает сегодня, не знаете?» Мы пытаемся найти кого-то из тех, кто был здесь три года назад; Асиля — это та женщина, в рассказе которой фигурировали, по классификации Понизовского, темы «мать и сын», «главное — дети», «мужчины нет», «смерть рядом», «тревога за детей», «чужие и свои», «православие», «произвол/насилие». Старуха, взвешивающая клиенту баклажаны, не удостаивает писателя ответом. Как ему удалось развести всех этих людей на длинные истории, если они и головой-то иной раз кивнуть не хотят, — загадка.

Исторический павильон находится на втором этаже: плохо освещенный коридор с запирающимися застекленными модулями. Никаких покупателей, одни продавцы: усатые мужчины и женщины в длинных юбках («вот эта, мне кажется, могла бы историю рассказать»); в ассортименте тюль, шали, шапки, странные сувениры. Наша экскурсия вызывает у потенциальных сторителлеров недоумение; надо полагать, человек, до того проработавший много лет на телевидении в должности чуть ли не генпродюсера канала, выглядел здесь несколько сюрреалистически.

Они купили в IKEA стол, принесли табуретки, повесили занавески, чайник поставили. Алкоголь? «Нет, это было бы… Несколько другой жанр, не хотелось бы». Как он им вообще объяснял, что происходит — и чего ему от них надо? Ну как-как: так и говорил, что, вот, писатель, журналист, что занимается проектом «Моя история»: мол, есть история официальная, которая в учебниках, а есть «серая», подлинная, судьбы живых конкретных людей; расскажите нам что-нибудь, пожалуйста, это важно. Никакой рамочной, декамеронной конструкции про Швейцарию вначале не было: Понизовский собирался просто слушать людей, о которых сам ничего не знал, и выуживать из их рассказов сюжеты в надежде, что затем, если как-то ском­поновать их, вытанцуется нечто. Возможно, его интересовали даже не сюжеты, а общая языковая атмосфера, «музыка» речи — совсем не та, к которой он сам привык в повседневной жизни.

А вы бы сами какую историю рассказали, если б вас кто-то умудрился притащить за такой столик? «Наше общение, — отвечает Понизовский, — было более или менее равноправным, то есть и я тоже в ответ рассказывал истории. Например, про то, как чудесным образом познакомился со своей будущей женой. Про детей. Про то, как сам остался без родителей. Кажется, не рассказывал, как чуть не утонул в Эквадоре — в Тихом океане…»

Эквадор, между прочим, тоже не совсем случайное место. На вопрос, про что был его предыдущий роман, Понизовский, выдержав эффектную паузу, роняет: об индейцах. Кечуа.

Теоретически, тому, кто захочет описать генезис «Обращения в слух», следует предпринять вылазку не только на Москворецкий рынок, но и в швейцарскую, с панорамными видами на гору Юнгфрау и озеро Тунерзее, деревушку Беатенберг — где, собственно, и разворачивается основное действие романа.