Памяти группы R.E.M.

Лет восемь назад, когда мне выпал шанс написать про R.E.M. на сайте Pitchfork, я начал статью с фразы «Проблема любой рецензии на эту группу в том, что в целом рациональные люди формируют с ней мучительно личные отношения». Пояснять, о каких именно людях идет речь, я постеснялся. Pitchfork все-таки. А вот что мне стоило в тот момент написать: что дослушав по радио песню R.E.M., я его выключаю, потому что ничего после них слушать не хочется. Что я знаю все слова к «It’s The End of the World As We Know It (And I Feel Fine)» и как-то даже перевел ее на русский язык, не заметив, что до меня это уже частично сделал Гребенщиков. Что я вообще знаю все слова ко всем их песням, даже к ранним, у которых слов официально нет; к ним я знаю фонемы. Что я знаю имя и фамилию человека, который натягивает струны Питеру Баку. Что в школе я часами тренировал перед зеркалом ломаные стайповские жесты и учился играть на гитаре не по «Пачке сигарет», а по «Driver 8» — благо у обеих песен одни и те же аккорды.

Но это было, повторяю, лет восемь назад. Сегодня, узнав о распаде группы, я ностальгирую уже по собственной ностальгии. Сумерки страсти — один из самых печальных опытов, доступных человеку, и мало кто знает это лучше фаната R.E.M. Разве что поклонники Моррисси. «Reveal» стал первым их альбомом, который я не купил в первый же день продаж (а был ведь еще феномен «полночной распродажи», когда фанатам выбрасывали ящик дисков ровно в полночь с понедельника на заветный вторник; именно так мне достались предыдущие три). «Around the Sun» — первым, который я не купил на CD. «Accelerate» — первым, который я не купил. «Collapse Into Now» — первым, который я даже не украл. Он же стал, как теперь выяснилось, и последним. Дискография закончилась. Будущее, вне всякого сомнения, усеяно благотворительными дуэтами, ремиксами, раритетами и прочей дребеденью.

Трудно сказать, хорошо это или плохо, когда группы не разваливаются на пике таланта и славы, а тихо и без склок откланиваются в том же возрасте, в котором о пенсии начинают думать инженеры и врачи. С одной стороны, легенды лучше рассказываются без двухсотстраничных послесловий. С другой стороны, в этой пресловутой нормальности состояла часть шарма R.E.M. Майкл, Питер, Майк и Билл всегда казались довольно уравновешенными людьми со здоровым набором посторонних интересов. Секрет был в том, что в музыке это до поры до времени не проявлялось.

Давно уже стало общим местом говорить, что R.E.M. «изобрели альтернативный рок». При этом, что удивительно, у них фактически нет прямых последователей. В любой отдельно взятый момент на любой репетиционной точке любого города Земли юноша со спутанными волосами и спущенной на тон нижней струной гитары дает Кобейна; назовите мне хоть одну группу, сознательно пытающуюся звучать как R.E.M., — кроме разве что The Decemberists на последнем альбоме, где им подыгрывает собственно Питер Бак. Это потому, что на самом деле R.E.M. ни хрена не изобрели. Их гениальность порой крылась в микроскопических моментах: самый вежливый в мире взвизг гитарного фидбэка в «Try Not to Breathe». Первые три секунды «Fall On Me». Грохот бильярдных шаров в «We Walk». Вскинутые руки, кривая ухмылка, крынка молока, падающая с подоконника под первый такт «Losing My Religion» в клипе Тарсема (и как повезло четырнадцатилетнему мне наткнуться на него в топ-двадцатке МТV, которую в Латвии 1991 года показывали почему-то на CNN). Они нашли не стиль и не саунд, а тон, повторить который невозможно и который распространялся на все — от песен как таковых до обложек и интервью. Он располагался где-то в пустом пространстве, в лакунах и интервалах, между звоном открытых струн «Рикенбакера» и танцующим вокруг основных нот гуттаперчевым басом; между виолончельным баритоном Стайпа и солнечными подпевками Миллза. Лучшее описание результата принадлежит журналисту Хьюго Линдгрену, сказавшему однажды, что, слушая R.E.M., можно поднять руку и схватить облако. Их когдатошним соперникам U2, с которыми R.E.M. зачем-то любили сравнивать в девяностых, пару раз удалось достичь похожего эффекта с применением полудюжины запрещенных приемов. У R.E.M. это получалось как-то невзначай. Пока не перестало.

Начитавшись некрологов, сочиненных по случаю распада R.E.M. за последние сутки, я естественным образом совсем не хочу им вторить. Место в истории, выдающийся вклад, революционные свершения — обо всем этом сегодня думается в последнюю очередь. Если кого-то в самом деле интересует, насколько R.E.M. повлияли на музыкальный процесс, уместнее вспоминать не происхождение термина «инди» из эфира колледж-радио, не постпанк с южной готикой и уж всяко не инди-мелюзгу всех возрастов и мастей. Достаточно, по-моему, того, что R.E.M. стали источником вдохновения для Nirvana и Radiohead — двух главных рок-групп последних двадцати лет.

Еще важнее то, что лучших из современников, последователей и примкнувших R.E.M. учили не тому, что и как играть, а тому, как себя вести. Как переписывать правила игры, не оспаривая их необходимость, как собирать стадионы, не претендуя на лавры мессий, как не выть по-волчьи, живя с волками, а главное — как без особого резонерства воспитать преданную, лояльную аудиторию. Помнится, Женя Федоров в свое время утверждал, что у группы Tequilajazzz нет поклонников, зато есть друзья, так вот: R.E.M. свои отношения со слушателями всегда строили, явно имея в виду похожий постулат.

Единожды попав под обаяние голоса Майкла Стайпа или гитарного звона Питера Бака, обратный ход давали либо очень принципиальные, либо совсем беспринципные: Стайп всегда умел убеждать, R.E.M. никогда не изменяли себе. Даже на откровенно слабых их пластинках непременно находились грандиозные вещи, даже их выдвижение в рок-элиту выглядело абсолютно независимым, даже вынужденный уход барабанщика Билла Берри поставил необходимость их существования под сомнение в глазах самих музыкантов — но не их друзей.

И если R.E.M. 1980-х, R.E.M. 1990-х и R.E.M. 2000-х — это, как принято думать, три разные группы (две первые при этом попадут в любой Зал славы вне очереди), то R.E.M. живьем невозможно перепутать ни с кем, включая их самих сколь-угодно-летней давности. Моя фейсбучная лента друзей встретила новость о распаде R.E.M. довольно предметными причитаниями, в которых поминутно фигурировал памятный визит группы в Петербург. Когда стало известно о вызванной таможенными проволочками отмене концерта в Ледовом, я, так уж вышло, сидел на кухне у того же Федорова. Вечером того сурового зимнего дня замерзшие москвичи и иные гости северной столицы не имели ни малейшего представления о том, чем себя занять, — то был редчайший (да что там — чуть ли не уникальный) в истории R.E.M. случай, когда друг оказался вдруг. Называя вещи своими именами, то был на редкость поганый день, но не буду лукавить во имя одной лишь солидарности — R.E.M. живьем я слушал и до, и после января 2005-го. До — на фестивале в Бельгии, когда тамошние железнодорожники объявили забастовку, но десятки тысячи людей и не подумали о рабочем понедельнике, дождавшись вместо этого «Everybody Hurts» и «Cuyahoga» и отправившись ночевать кто на поле, кто на станцию. После — в Торонто, в рамках, как оказалось, последнего тура R.E.M., прямо напротив сцены, в пятом ряду партера.

Билет на это место мне достался в рамках предварительной продажи для членов фан-клуба R.E.M. Знаете, у больших групп калибра U2 или там The Police есть такая забава — собирать с поклонников регулярно возрастающую мзду, чтобы те могли бесплатно общаться в специальных форумах и раньше других покупать какие повезет билеты на концерты. Членство в фан-клубе R.E.M. и по сей день стоит те же 10 долларов, что в середине 1980-х, раз в квартал друзья группы получают информационные листки, накануне Рождества — раритетный CD, DVD или винил в подарок, а в преддверии очередного тура — возможность разжиться лучшими билетами.

Выставлять R.E.M. голубоглазыми меценатами было бы, наверное, неправильно — их классические (то есть, примерно все) записи переиздаются каждый год и стоят как положено, в ноябре у группы выйдет бог весть какой по счету the best of, ну и так далее. Но правда — в деталях. В цифрах на билете, на iTunes (у меня там четыреста с чем-то их треков) или на Last.FM (пять с чем-то тысяч прослушиваний). В привычке музыкантов репетировать для концертов не 25, а 75 песен (в непредсказуемости сет-листов R.E.M. практически не знали равных). В недавней — вынимающей душу — перелицовке собственной «Let Me In» памяти Кобейна (якобы застрелившегося под «Everybody Hurts»). И, конечно, в словах из уст Майкла Стайпа.

Ничто в R.E.M. не изменилось за все эти годы столь же радикально, как их тексты, но и туманное бу-бу-бу времен «Murmur», и житейская мудрость образца «Automatic for the People», и либеральные агитки последних лет — то, к чему всегда (и по делу) хотелось прислушиваться. Некрологи, публикуемые в социальных сетях, в этом смысле особенно показательны: сколько постов, столько оригинальных (и вполне релевантных) ссылок на ютьюбовские видео. Индекс цитируемости у R.E.M. вполне сравним с показателями Дилана или БГ, как-то сказавшего про Стайпа то, что не забывается: «певец мой любимейший». Немудрено, в общем, что и я, предоставляя финальное слово группе, не могу остановиться на одной ее песне. Так что пусть их будет две — самая любимая:

«Why Not Smile»

И самая, на мой вкус, подходящая случаю:

«I'm Gonna DJ»