Общество «Память»

Открывается выставка «Это есть. Этого нет. Это есть» концептуалиста Никиты Алексеева. «Афиша» поговорила с ним о временах, нравах и автобиографии «Ряды памяти»

Никита Алексеев занялся концептуализмом в семидесятые — тогда он был участником арт-группы «Коллективные действия». В восьмидесятых основал группировку «АПТАРТ», выставки которой проводил в своей же квартире. Отдельно же от арт-групп Алексеев — прилежный график, у которого, как это принято у концептуалистов, слово неизменно взывает к изображению

— Книга писалась два с половиной года, но мемуары — это все равно некая точка. Либо для того чтобы что-то забыть, либо — что-то вспомнить. Почему именно сейчас?

 — Понимаете, я достаточно стар, чтобы застать три периода российской истории. Я сумел швырнуть снежком в Кагановича, дожить до конца Советского Союза, пожить во времена, давшие много надежд и иллюзий. А сейчас настал период, который закончится непонятно чем.

— Так вам в искусстве вроде удается таким философски-аполитичным быть, хотя в работах 2008 года и Путин появляется, и в книге социальный контекст пунктиром идет. Выходит, отделить личное от общественного нельзя даже художнику?

— Книжка — это не только моя история, это история какого-то периода глазами художника. Я прежде всего художник. Когда я работал над ней, мне в голову пришло выражение memory rows, что омонимично «розе памяти». Время — это цветок со спирально закручивающимися лепестками, медленно расцветающая роза. Высыхающие лепестки отваливаются, другие остаются свежими. Это стереоскопичная, похожая на капустный кочан — тут и Сорокина можно вспомнить — история.

— Для кого этот «кочан»? От вашей книги ощущение безумной честности. В ситуации пустозвонного успеха русского современного искусства этим мало кто из арт-деятелей может похвастаться.

— Надеюсь, в этом нет никакого эксгибиционизма, мне он абсолютно чужд. Честность по отношению к себе — да, я старался. Можно впасть в отчаяние от того, что происходит и в стране, и в мире. Но так делать нельзя — нужно надеяться. Так книжка связывается с выставкой — нам ничего не остается, кроме как впасть в окончательный дзен-буддизм и жить, используя метод достижения просветления, предложенный другом Джона Кейджа Тейтаро Судзуки: «Полностью почувствуй и пойми, что трава — зеленая. Потом так же полно пойми и почувствуй, что трава вовсе не зеленая, а красная. А затем окончательно почувствуй и пойми, что трава — зеленая».

— А это жизненная или творческая программа?

— Это для меня одно и то же.

— То есть вы предлагаете рецепт?

— Нет. Я никому ничего не предлагаю. Моя цель — максимально ответственно сделать то, что никто другой, кроме меня, не сделает. Вопрос: нужно ли это делать? Но это не мне решать.

— Нужно.

— Заметьте, сейчас пафос существования в нашей стране — абсолютное счастье, тотальный смайлик. На мой взгляд, повышенная позитивность так же отвратительна, как и полное отчаяние. Я пытаюсь найти средний путь.

— Что было в начале девяностых, чего нет сейчас (вы же в начале девяностых вернулись в Россию из Франции)? Что умерло в нулевых?

— У меня умерли иллюзии относительно того, что Россия станет приятной для жизни страной. Но давайте лучше об искусстве. Я совершенно не настаиваю на том, что искусство должно быть упертым, серьезным, тем более скучным.

— Это по вашим работам заметно. У вас отменно получается легко и весело говорить о дико серьезных вещах.

 — Года четыре назад мне в голову пришел термин arttainment, как infotainment — «развлечение информацией». Современное искусство минимум на 90% превратилось в развлечение через искусство. А искусство не должно быть скучным — но и развлечением оно ограничиваться не должно.

— И что же делать?

— Это вечная история, на которой я настаиваю и за которую на меня вечно злятся все мои коллеги. Моя точка зрения такова: искусство — это изготовление умных и добрых табуреток.

— Почему именно табуреток?

— Табуретка — тупой предмет. Полезный и при кажущейся простоте сложно сделанный. В МХУ памяти 1905 года, куда я перешел в 14 лет, рисунок преподавал такой Евгений Иванович Усачев, страннейший человек. Он был похож на Гитлера: усики, чубчик, руки складывал возле промежности. И он заставлял на протяжении первого семестра рисовать в разных ракурсах табуретку. Табуретку нарисовать трудно. Такая конструкция, что начинаешь думать. Я благодарен Усачеву за то, что он научил меня рисовать табуретки. Теперь научиться бы их делать. В художественном мире много людей, кто делает хорошие и злые табуретки, много людей, делающих плохие и злые табуретки, и очень мало тех, которые делают умные и добрые табуретки.

1. «Три года я ездил на поезде по маршруту Венеция — Верона. Там много интересного, но любимое место — насыпь возле городишка Сан-Бонифачо»

На иллюстрации: Весенний пейзаж/Железнодорожная насыпь возле Сан-Бонифачо, 13.17, 15 апреля 2006 года, 2008

2. «Однажды в детстве я, чтобы заснуть, решил 3000 раз сказать слово «табуретка». Мне приснились тираннозавры и кошмарный профессор Челленджер. Еще через много лет я 3000 раз написал на листе бумаги «это есть этого нет это есть». Получился почти «Черный квадрат» Малевича. А Севериныч — он схож с Челленджером, тоже угодил в затерянный мир»

На иллюстрации: Это есть. Этого нет. Это есть, 2008

3. «Я думаю, мы все висим на ниточке. Она протягивается из нашей головы и из нашего сердца, а куда тянется — неизвестно. Эту тонкую красную ниточку можно спрятать, закинуть за спину, однако она свое возьмет: не то родит часы, тикающие вдоль нашей жизни, не то повесит в небе сияющий ржавым золотом полумесяц»

На иллюстрации: Зимний пейзаж-1/Thin Red Line 1, 2008

4. «Люблю рисовать зайцев: у них длинные уши — как сказано в Евангелии, у них есть шанс услышать важное. Картинку с зайцем, кажется, приобрел Артем Троицкий, за что я ему благодарен. Это подтверждает, что человек с хорошим слухом, да еще и зайцев, залегших под лопухом, умеет разглядеть»

На иллюстрации: Учитель и ученик-3 (Дождливый день), левая часть диптиха, 2008

5. «Где Минск, где Москва? В 3000 световых лет от всех нас, перемноженных на немыслимое количество неведомых координат неисчислимых миров. Да улитка все ползет по плоскости — от Ленина к Гегелю, от Маркса к Нагарджуне, от Лакана к Богданову. А труба нашего бытия все дымит и дымит: то жиже, то выше»

На иллюстрации: Философия после искусства, ч. 13, 2008