«Музей будущего — это площадь»
Скоро в Москве может появиться еще один музей современного искусства — в здании ГЭС-2 на Болотной площади. Тереза Иароччи Мавика, директор фонда V-A-C, который занимается проектом, рассказала «Афише», почему музей в Бильбао — это прошлый век, а главное из искусств — это образование.
Директор галереи Тэйт Николас Серота, директор некоммерческого фонда «Виктория — Искусство быть Современным» (V-A-C) Тереза Иароччи Мавика и Леонид Михельсон, основатель фонда V-A-C
- Мне запомнилась фраза из одного вашего интервью о том, что музей как форма изжил себя. Вы имели в виду классический музей XIX века?
- Нет, я имела в виду, что музей — достаточно молодое учреждение, если сравнивать его с вечностью или с самим искусством. Но за свою непродолжительную жизнь эта институция меняла и продолжает менять свою суть, свой облик, адаптируясь к контексту. По-моему, самым ярким примером этого служит Бильбао — город, до поры до времени не отличающийся особой индивидуальностью. Там построили музей-форму, поистине впечатляющее зрелище. Кажется, в русском языке это слово имеет какое-то отрицательное значение, но я не имею в виду ничего плохого. Я хочу сказать, что этот музей — как космический корабль, который прилетел в город и полностью изменил его. Вот — в моем видении — такого рода эксперименты исчерпали себя.
Что мы знаем про Бильбао? Успешный туристический объект, примечательный своей эффектной наружностью. Про культурное производство этого места известно мало. И есть множество подобных музеев, созданных по известному алгоритму: выбрали именитого архитектора, который пришел, нарисовал — вуаля! — получился музей. Так произошло в Баку (Центр Гейдара Алиева), в Риме (музей MAXXI). Авторы зрелищных музеев строят скорее монументы самим cебе, а не пространства для искусства. Как там делать выставки — пока никто не дал ответа. Про Рим я уж точно могу вам рассказать, в MAXXI все просто мучаются: музей не предназначен для экспонирования произведений искусства! В том интервью, которое вы читали, я имела в виду, что нам такая модель абсолютно не интересна. Мы не хотим привезти в Москву кого-то, кто нарисует нам «апельсин». Вы же помните этот музейный проект?
Проект Марка Диона «Мастерская диковин» (Wonder Workshop) для выставки фонда V-A-C в Каза деи Тре Очи в Венеции в 2015 году
- Конечно помню.
- Так вот у нас не будет ни апельсина, ни лимона, никаких фруктов. То, что мы планируем создать в Москве, должно быть вдохновлено самим городом, принадлежать ему. Это место родится здесь, а не импортировано, взято откуда-нибудь и перевезено.
- Как в Перми, например?
- Да, например. Но так происходит не только c музеями. Часто идея сводится к тому, чтобы «построить круто». А вот мы не хотим так. Нам надо правильно, а не круто.
- А где будет ваш музей в Москве? Можете примерно сказать?
- Я могу назвать точный адреc. Господин Капков в одном из последних интервью на посту руководителя Департамента культуры Москвы рассказал о том, что показал Леониду Михельсону, основателю нашего фонда, здание ГЭС-2 на Болотной набережной, которое тот согласился купить и сделать музей. Действительно, два года назад мы задумались о собственном пространстве в Москве. Не хотела бы сейчас давать ему определение. Я даже своим ребятам говорю, что у меня аллергия на слова, значения которых я не понимаю. Что представляет собой «музей» сегодня? Притом что строить его мы начнем не сейчас, а, наверное, в следующем году, закончим еще года через три. И когда он будет закончен, как бы мы его ни назвали, он должен быть… современным.
Проект Арсения Жиляева «Колыбель человечества» для выставки фонда V-A-C в Каза деи Тре Очи в Венеции в 2015 году
- Своевременным?
- Да, своевременным. В момент своего рождения и еще на 150 лет вперед. Ведь музей-архив как явление исчерпал себя. Музей будущего — это площадь, как греческая агора, где кипит жизнь и производится современная культура. А современная культура — это и есть современное искусство.
- Но есть деление на актуальное искусство и искусство, которое, например, не очень актуально. То, которое не затрагивает никакие проблемы. Есть искусство, которое тоже направлено в прошлое или воспроизводит что-то.
- Для меня искусство делится только на хорошее и плохое, других делений нет. Современное, актуальное — эти определения нужны исключительно для обозначения временных рамок. Настоящее искусство всегда современно, в этом его признак. Как ни парадоксально, но если обратиться к истории искусства, то славу его cкладывают те, кто жил своим временем, реагировал, комментировал, критиковал. Вот сегодня еще продают картины на набережной?
- Вернисаж?
- Так вот, у меня не повернется язык назвать это искусством. Это что-то другое, я этим не занимаюсь и не знаю, что это такое. Но я точно знаю, что искусство было, есть и будет всегда. Начиная с наскальной живописи и продолжая искусством ХХI века. Высказывания о том, что современное искусство опасно, что оно «плохое», это всего-навсего некомпетентность и попытка использовать его не по назначению.
Проект Марка Диона «Разграбление хранилища Нептуна. Путешествие на дно каналов и лагуны Венеции» (Raiding Neptune’s Vault: A Voyage to the Bottom of the Canals and Lagoon of Venice) для выставки фонда V-A-C в Каза деи Тре Очи в Венеции в 2015 году
- Применять его с какой-то целью.
- Да, но это уже другой разговор. Я повторяю, что искусство едино. Когда-то искусством был только рисунок, поcле появилась живопись, фотография, присоединилось видео, перформанс — что угодно, все вместе. Сейчас это синтез, и нам нужно новое место, где он будет происходить, а будет ли это музеем или центром чего-либо — не знаю. Почему центр, а где периферия? Я вот люблю периферию больше, чем центр. Cамый периферийный центр — или самая центральная периферия!
- Это очень здорово, но есть проблема…
- И не одна, много.
- Вот что касается, например, людей. Недавно у нас было интервью Бориса Куприянова, который вместе с Капковым занимался библиотеками. Он обозначил очень важную проблему: в старых институциях сидят люди, которые охраняют свою территорию и боятся, что к ним придут с переменами. А с другой стороны, чиновники не понимают, для чего нужно что-то менять, ведь работает и так, есть отчеты. Кажется, органических перемен не предвидится.
- Понятное дело, что многие не поймут. Я же не говорю о том, что это станет «государственным праздником». Но это наша работа. Главный вопрос такой: у всех ли москвичей есть необходимость в культуре? Если ее нет, то напрашивается следующий вопрос: как это так? Почему люди не привыкли ходить в музеи? Или, почему, например, люди одного возраста ходят в ГМИИ им. Пушкина, а другого в «Гараж»? Интересно понять причины.
Мое первое сохранившееся воспоминание о себе — посещение с папой музея Ватикана. Мне было тогда три года, но я могу c уверенностью сказать, что это начало моего воспитания и, в частности, воспитания потребности в искусстве. Не имеет значения, старое это искусство или новое, просто музей — это место встречи с культурой. К сожалению, московские музеи не самые прогрессивные, но я вижу значительные изменения. Пушкинский музей, Третьяковская галерея, вот-вот откроется музей «Гаража». Это же революция. И это только начало. Музеев должно быть больше, чем торговых центров. Вот бы перестали строить торговые центры и начали строить музеи, нам всем стало бы от этого только лучше, правильно? А то сколько можно по этим торговым центрам ходить!
Проект Арсения Жиляева «Колыбель человечества» для выставки фонда V-A-C в Каза деи Тре Очи в Венеции в 2015 году
- Совершенно невозможно все время по ним ходить.
- Да. Дело в том, что пока в Москве нет такого культурного места, куда люди могли бы ходить с такой же легкостью, с которой они ходят в торговые центры. Музеи должны быть одинаково интересны для всех возрастов, разных социальных групп, людей с различным уровнем культуры. Наверняка таким местом будет «Гараж».
- То, что вы говорите, это какая-то утопия. Это так великолепно, что в это сложно поверить.
- Без утопии невозможно жить. На что мы способны без мечты? Кроме того, иногда она действительно становится реальностью — нашелся же в этой стране настоящий меценат, который не желает памятника себе, своей коллекции, семье и так далее. То, что мы делаем, — это для всех. Не надо этого пугаться. Для всех, понимаете.
У нас, конечно, тоже есть приоритетные темы. Один из основных вопросов, например, это экология. Как может страна называть себя современной и не заботиться о том, каким воздухом дышит народ? Другой момент, очень важный для меня, это diversity, разнообразие. Мы должны создать пространство, доступное для всех без исключения. Человек должен иметь право посмотреть выставку вне зависимости от своих физических возможностей. Знаете, недавно в Риме провели эксперимент. Утром в музее собрали детей с разными физическими отклонениями и предложили им рисовать на стенах. Это было сделано для того, чтобы дети, находясь вместе, понимали, что физическое различие ничего не значит. Нужно развивать дискуссию о такой проблеме, как доступность.
Проект Арсения Жиляева «Колыбель человечества» для выставки фонда V-A-C в Каза деи Тре Очи в Венеции в 2015 году
- Есть мнение, что в России плохо учат людей обсуждать и дискутировать. В школе этого нет.
- Ну, знаете, у меня двое детей, которые учились здесь. В русской школе более академическая схема обучения, когда преподаватель держится на расстоянии от учеников. Но я, как мама из другой страны, где революция в образовании уже произошла и где в школе уже не существует жестких правил, могу вам сказать, что это не хорошо, но и не совсем плохо. Проблема не только в школе. Многому следует учиться в семье. Попробуй сказать моим детям, что у них нет точки зрения! Чтобы появилось мнение, нужно предоставить для этого возможность, позволить больше узнавать, сравнивать себя с другими, а музеи должны этому способствовать. Выставка удачная, если ты уходишь с вопросами. Если вопросов не появилось, значит, что-то не то.
- А вот у вас же еще есть и образовательные программы?
- Все, что мы делаем, — это образование. Ведь человек в любой точке мира боится того, чего не знает. Чтобы в России появилось больше кураторов, критиков, теоретиков, нужно бороться со страхом современного искусства. И, с другой стороны, есть издательская программа, в которой два направления. Одно — перевод на русский язык ключевых книг по теории и практике современной культуры: все, что не было переведено, но без чего невозможно развивать художественный дискурс. Издания мы делаем очень демократичными, чтобы все могли себе их позволить, — мы же некоммерческая организация. Другое направление — публикация каталогов и книг о русском искусстве на английском языке. Мы печатаем их в Италии и распространяем по всему миру. Вы себе не представляете, каким счастьем было для одного молодого русского художника увидеть книгу своего друга в МoМА в Нью-Йорке.
Проект Арсения Жиляева «Колыбель человечества» для выставки фонда V-A-C в Каза деи Тре Очи в Венеции в 2015 году.
- А как вам кажется, что объединяет молодых русских художников? Может быть, есть какая-то черта характерная?
- Чем-то похожи друг на друга эти молодые художники… Разумеется, все они отсюда, поэтому являются носителями вот этого местного дискурса, но, несмотря на это, они уже более интернациональны, более вовлечены в мировой контекст. Это совсем другое поколение, чем, например, концептуалисты. Молодые художники находятся здесь физически, но стилистически они не привязаны к России. С другой стороны, не так давно, когда я только начинала этим заниматься, по большому счету вообще ничего не было. В начале двухтысячных существовало всего пять галерей, которые работали как могли. Потом начали открываться музеи, ММОМА (Московский музей современного искусства), МАМ и многие другие. К сожалению, ситуация на местном рынке искусства не позволяет развиваться галереям, и это очень большая проблема. Этих художников, о которых вы меня спрашиваете, объединяет именно то, что у них нет галерей. Вот есть Школа Родченко, которая очень хорошо, много и основательно работает с художниками, а после они оттуда выходят и оказываются предоставленными сами себе — нет рынка, и это не вина галерей. Почему нет рынка?
- Почему?
- Из-за отсутствия культуры и практики культурного потребления. Понимаете? Люди должны быть приучены, подготовлены к тому, что поход в музей — такая же острая необходимость, как еда или сон. Задуматься, что, наверное, поистине круто подарить на день рождения не очередную ненужную вазу, например, а работу молодого художника. Что бы ты ни покупал, в момент приобретения это стоит уже вдвое дешевле, а искусство всегда растет в цене. Я все время говорю девушкам: «Что вы все в бриллиантах? Пусть вам дарят искусство». Это как положить деньги в банк. Если появится сеть коллекционеров, вокруг них образуется сеть галерей. Галереи будут поддерживать художников и так далее. А сейчас этот механизм у нас немного неполноценный. Ну как зарабатывать галереям, еcли по-прежнему искусству многие предпочитают дорогой автомобиль? Но я оптимист. Много уже было сделано. Очень много. Не все хорошо, не все правильно. А где правильно? Мы же не в лаборатории находимся, это настоящая жизнь, в ней случаются ошибки.
Проект Арсения Жиляева «Педагогическая поэма» для выставки фонда V-A-C в Каза деи Тре Очи в Венеции в 2015 году.
- Вы открываете скоро постоянное пространство фонда в Венеции, расскажите, там выставки будут, экспозиция какая-то?
- Нет-нет, там будет школа. Фонд в Венеции — это как второе легкое, дышащее в унисон с первым, московским. Самое главное — чтобы все было понятно: это не второй российский павильон. Павильон у России есть, желаем ему успехов, а мы будем просто расти и развиваться, приглашать художников, кураторов, философов, создадим пространство, где они смогут жить. Там есть два этажа для выставок, но вовсе не обязательно только русских художников. Пусть будет искусство без паспортов, без виз, без национальностей. Существует такое понятие, на русском не знаю, porto franco.
- Свободная зона.
- Свободная зона — вот именно то, что я и мечтаю построить. Венеция очень подходит для этого. Географически она находится в Италии, но на самом деле это уже совсем другая история.
- А что вас изначально побудило заняться искусством, вы же на политологии учились?
- Политика меня разочаровала. Да и нет уже той политики. Культура — это ведь тоже политика, только правильная, от слова «полис». Жизнь полиса. Поэтому я вам и говорила, что в моем представлении современный музей — агора. Мы в этом году начали очень хорошую программу паблик-арта «Расширение пространства». Почему? Потому что в России его вообще нет. Здесь думают, что паблик-арт — это то, что находится в публичном пространстве. Но это же давно не так, все гораздо сложнее.
- В Москве действительно нет такого места, куда бы ты прямо пришел и понял, что это место спроектировано художниками. Вообще в Москве мало художников в общественном пространстве, они находятся в каких-то специально отведенных местах всегда.
- Это последствие прошлого. И даже не очень давнего. Результат не слишком усердной культурной политики. Но это уже вне моей компетенции. Каждый должен делать то, что может, для того чтобы было всем хорошо. На этом принципе основана идея меценатства. Леонид Михельсон почувствовал эту социальную ответственность. И это очень правильно. И не он один. Я надеюсь, что меценатов будет много. Просто порой узнаешь, что кто-то открывает свой музей, а он закрытый. Зачем открывали? Я этого не понимаю. В таком случае вообще не объявляй об этом, верно? Хотите закрытый музей — закройте его и молчите.
Есть и другая проблема, свойственная русскому характеру. Русские хотят всего и сразу, сейчас или никогда. Максимализм такой. Но в нашей католической школе говорили, что Бог сотворил мир за семь дней. Даже он не справился за один день. На все нужно время.