Пепперштейн, Германика, Баста и другие — о жизни после мата

Марина Разбежкина, режиссер документального кино, преподаватель

«Сейчас речь зашла о том, что в этот закон могут внести какие-то поправки, смягчающие ситуацию с фестивальным кино и клубными показами, — но пока никто этих поправок не видел. Но пусть хотя бы так. Конечно, законы не могут состоять из исключений — это совершенно нелепо с точки зрения самого законодательства. Закон должен формулироваться внятно и четко. А язык вообще не надо демонизировать, он существует вне зависимости от того, хорошие у нас депутаты или плохие.

Честно говоря, я не видела ни одного художника в документальном кино или же в игровом, который специально бы шокировал публику обсценной лексикой. Она существует для того, чтобы рассказать о социальном фоне, на котором герой растет, живет и высказывается. Вот у нас есть прекрасный фильм Даши Хлесткиной «Последний лимузин», где четыре сакральных для депутатов слова на букву «б». Произносятся они в критический момент для героев, когда закрывается завод. Это слово, которое рабочие говорят на эмоциях, когда они узнают, что автомобили, которые они делали, заказчик не возьмет и два года работы пошли коту под хвост, — вот как в такие моменты люди должны проявлять свои чувства? Технически никакой проблемы — одним щелчком можно убрать эти слова из фильма, но тогда исчезнет настоящая эмоция, очень точная и нужная. 

И я прекрасно понимаю, почему депутаты так ополчились на мат: потому что дело-то не в самом мате, а в искусстве, которое показывает реальность совсем не такой, какой ее хотят видеть депутаты. Это их желание разделяют и некоторые зрители, для которых искусство — своеобразный роман воспитания, описывающий несуществующую Страну солнца: без драм, бед, разлук… Но судя по языку, на котором общаются депутаты, великое искусство прошлого так и не стало для них воспитателем — корявые мысли, корявые речи. Если классика и впрямь так трагично повлияла на депутатов, стоит, пожалуй, запретить очередным указом классику. А то людей жалко. Страдают».

Валерия Гай Германика, режиссер

«Наш фильм «Да и да», кажется, был последним, которому выдали прокатное удостоверение без этих проблем. Я снимала этот фильм два года назад и не рассчитывала, что такой закон примут, это полная неожиданность. Просто я художник, живу изолированно от информационного потока и все эти волнения не замечаю, пока они напрямую не коснутся. «Да и да» я отредактировать уже не смогу, потому что он снимался без учета всех этих обстоятельств — я его жахнула от всей широты своей души, а после кастрации он потеряет свою художественную ценность. Сама я матом не ругаюсь вот уже несколько лет — так что меня обвинять не в чем: это же образы героев, мы создаем персонажей, а у них своя биография. И в создании их образов можно пользоваться матом — иногда это звучит поэтически, иногда смешно, иногда грубо или грустно. В мате очень ­много эмоциональных оттенков — это как дополнительные краски в палитре. С тем же успехом депутаты могли запретить живописцам использовать желтый цвет».

Павел Пепперштейн, художник, писатель

«Мат — это сильнейшее оружие русского языка, которое много раз спасало нас всех, как по отдельности, так и вместе. Ввод подобного рода запретов — это следствие внедрения разветвленной американской системы промывки мозгов, это подтачивание наших национальных базисов. Я считаю, что этот закон должны отменить те же, кто его принимал; бороться с такими законами — это не задача для творческих людей. «Запретили, ну и … [все равно]» — такая должна быть реакция. Это просто бред, слизанный с США: заимствуется идея, что государство должно быть проводником семейно-моралистического принципа, абсолютно фиктивного. Особенно обидно, что это происходит в тот момент, когда на нашу страну осуществляется агрессия со стороны Америки — и в этот момент наши законодатели копируют чужие, пуританские, абсолютно выдроченные законы. 

Если бы те, кто выступает сейчас поборниками чистоты православия, действительно бы изучали православную традицию, то они бы нашли в трудах святых отцов указание на важность мата. И более того — конкретные рекомендации практикующим монахам, которые творят Иисусову молитву. Там говорится, что в аскезе у вас обязательно будут искушения, вам будут являться бесы. И в этих случаях их нужно посылать на … — это прямым текстом сказано. И это слово, «…», это священное слово-оберег, которое связано с древним словом «чур». Но, с другой стороны, никакого рода запреты магическим языкам не вредны».

Михаил Елизаров, писатель, музыкант

«Закон о нецензурной лексике идет в кильватере с кружевным исподним, кедами, рекламой пива и прочей законотворческой чепухой. Коллективный думский дурак, предельно вульгарный и ретивый, породил очередного юридического калеку — закон, едва появившись на свет, нуждается в поправках, протезах и прочих костылях. Сам я сторонник жестких запретов в сфере экспрессивной лексики, ибо это основное условие ее сохранения как мощнейшего средства языковой выразительности. Либеральное, терпимое отношение к мату неминуемо размоет его, лишит остроты. Мат необходимо беречь и сохранять. Ущерб недавнего закона в том, что он бесцеремонно и грубо вычеркнул медийную область дозволенного, тот общественный забор, который все стерпит. Ограничения могут быть — закрытая площадка для выступлений — но этот забор обязан существовать. С большой вероятностью большое «нет» приведет к обратному явлению. Запретные слова из брани и веселой физиологии превратятся в слова свободы, а это тоже не пойдет мату на пользу, ему не нужны лишние смыслы и нагрузки.

Я пытаюсь представить себе, что мои книги, подвергшись цензуре, исчезли из магазинов, что клубы, убоявшись санкций, перестали организовывать мои выступления. Ну, значит, не будет книг и концертов. У меня все равно не получалось на этом зарабатывать. Запрещенное обретет тогда иную подпольную жизнь. Может, запрет, наоборот, пойдет на пользу, потребует новой эзоповой изощренности. Матерщину нужно будет маскировать, как старой песне про: «Запись сде-, запись сде-, запись сделали мы в загсе…»

Василий «Баста» Вакуленко, музыкант

«Отказываться от слов не имеет смысла — это грубое нарушение наших прав и здравого смысла в принципе. Господин Мединский руководствуется исключительно личным безумием — я могу матерно сказать, но вы же все равно опустите это, вам-то уже запретили. То, что он на себя берет право оценивать, литературно произведение или нет, — это уже инфантилизм и пафос какой-то крайней степени. Мы сильно не протестовали, когда закон принимался, потому что хотелось бы посмотреть, как он будет исполняться. Есть ощущение, что никак. Но если и будет — то изменять себе я не собираюсь. Мы готовы сидеть, если на то пойдет, чтобы показать, что это идиотия, которой необходимо противостоять. Вопрос не в том, что мы хотим материться, а в том, что закон совершенно противоестественный. И если в песне есть слово … [плохой], то это нельзя другим словом заменить. Так, как мат звучит по-русски, он не звучит ни на одном языке — это фольклор, это балалайка, это наше достояние. А господин Мединский занимается тем, что в 1937 году называлось вредительством. И я скажу так: пожалуйста, хватит, хватит початок лохматить».