Новая сцена Александринки Каррарский мрамор, театр текста и интерактивный Достоевский на Фонтанке

Новая сцена Александринского театра начали проектировать в 2008 году — вокруг краснокирпичного здания складских помещений и театральных мастерских, расположенного во дворе между площадью Островского и Фонтанкой. Сначала речь шла только об одной экспериментальной сцене, но в процессе работы над проектом родилась идея театрального комплекса, включающего в себя учебные аудитории, репетиционные залы, экспериментальную сцену. Сейчас общий метраж помещений составляет одиннадцать тысяч квадратных метров, а сумма, вложенная в проект, — 1 миллиард 700 тысяч рублей.

С улицы зрители Новой сцены попадают в центральное фойе второго этажа (на первом расположен гараж для служебных машин): отсюда лучами расходятся переходы в три корпуса. Из самого фойе тоже можно попасть на главную сцену. В нем находятся несколько проекторов, телевизоров и экранов с функцией Kinect. Во время сегодняшнего перформанса на одном из экранов будет расположен огромный портрет Достоевского, так что желающие смогут предложить классику ряд упражнений и сделать синхронно с ним зарядку. 

Третий этаж представляет собой атриум с разнообразными барами и кафе. Краснокирпичное здание театральных мастерских — производственной постройки начала XX века — оставлено нетронутым. Все новые строения возникли вокруг него.

В пространстве Учебного театра, расположенного на втором этаже, на открытии разместится театр текста. Главная идея проекта — в том, что между зрителем и текстом нет актера, посредника. Четыре драматурга будут сочинять текст прямо в процессе акции, а зрители считывать его с экранов. При этом технические возможности пространства таковы, что драматург, создающий пьесу в онлайн-режиме, может находиться в другом городе или стране.

Стены переходов и коридоров окрашены по зонам. Красное пространство маркирует учебный корпус, зеленое — помещения за основной сценой, синее — административный блок.

Главный отделочный материал — искусственный камень кориан, широко применяемый нынче в дизайне гостиничных стоек, баров, подоконников. Он обладает всеми преимуществами мрамора, но стоит значительно дешевле.

Зато ступени центральной лестницы сделаны из любимого материала Микеланджело, каррарского мрамора, а боковые стенки — стеклянные с медными перилами. Вспоминается описание феей из «Золушки» Шварца своей волшебной палочки: «Она очень скромная. Без всяких украшений. Просто алмазная с золотой ручкой».

Основной зал-трансформер рассчитан на 300 человек. Но только при 144 стульях в нем смогут работать плунжера — сцена сможет менять конфигурации прямо по ходу действия. Именно эти функции покажет на открытии в своем перформансе на тему Достоевского Русский инженерный театр «АХЕ» — один из самых известных и титулованных театральных коллективов, возникший в начале девяностых на Пушкинской, 10.  

Весь подвал театрального центра на данный момент занят механизмами, обслуживающими зал-трансформер. Они полностью автоматизированы. В то время как на европейских экспериментальных площадках сегодня победила идея использования так называемых практикаблей — легко собираемых вручную платформ: с этой задачей за час справляются два монтировщика. Такие практикабли используются в пространстве Учебного театра.

На третьем этаже театрального центра работает оснащенная телестудия — однако внешние перспективы ее использования пока не оговаривались. Что до внутреннего функционирования, то на открытии здесь будет показан проект на тему нравственного выбора. Им занимается московский режиссер Лера Суркова, над текстом работает украинский драматург Наталья Ворожбит — эта пара сложилась два года назад во время одной из лабораторий «ТПАМ» («Театральное пространство Андрея Могучего»), в течение пяти последних лет работавшей как идеологическая база для Новой сцены Александринки.

В постановочную бригаду каждого проекта открытия — и этот опыт будет применяться в дальнейшем — кроме привычных режиссера, художника, драматурга, продюсера будет входить и программист, который станет решать задачи, возникающие в процессе работы над спектаклем или перформансом. Например, для проекта «Соня» режиссера Анны Еремеевой, который будет показан в репетиционном зале, создана программа скайп-конференции на 32 потока (против десяти, которые допускает скайп сегодня).

— На каком этапе ты подключился к этому проекту?

— Впервые о Новой сцене мы с Валерием Фокиным заговорили 7 или 8 лет назад. Это и было главным манком для моего прихода в Александринку. Про театральный центр тогда речи не шло, только об экспериментальной сцене. В 2009 году в Петербурге я организовал ежегодную лабораторию ТПАМ, «Театральное пространство Андрея Могучего»: собрал вокруг себя, на мой взгляд, самую интересную молодежь этого города. Условно то, что происходило в лаборатории, можно назвать «Взаимоотношения режиссера и…» — драматурга, актера, художника, менеджера-продюсера, IT-технологий и так далее. То есть режиссер был всегда. И даже принцип, по которому распределялись пространства внутри центра, с этим связан: во главе угла стоит режиссер, который обрастает людьми разных специальностей. Мы, например, предполагали, что в учебном корпусе будет работать магистратура, в которой есть классы для четырех групп. Эти комнаты оборудовались как пространства, где режиссер может собрать свою постановочную бригаду, посмотреть любое кино, если ему надо, зайти в интернет и вытащить из него на экран любую информацию так, чтобы это было видно всем. Там также заложены некоторые функции 3D-моделирования спектакля. Это я говорю уже о третьем этапе, который начался в ноябре 2012 года, когда Валерий Фокин создал в театре группу, в которую вошли ректор Театральной академии Александр Чепуров, я и Андрей Кононов, отвечающий за IT-технологии.

То есть параллельно шли две линии, одна из них — идеологическая, это лаборатории, вторая — технологическая: стройка, оборудование и так далее. Мы хотели, чтобы это была история современная, европейская, свободная, демократичная и чтобы люди, приходящие сюда, имели все признаки сегодняшней жизни. Я имею в виду бесшовный роуминг — то есть здесь ты можешь ходить по зданию где угодно и интернет на твоем гаджете прерываться не будет: можешь, например, опоздать на лекцию, но при этом послушать ее, сидя в местном кафе. Речь также и о дистанционном обучении. Вообще, сюда заложена техническая база, которая еще какое-то время сможет выдерживать те нагрузки, которые нам будет предлагать технический прогресс: кабели и оптоволокно, которые здесь существуют, десятикратно превышают возможности оборудования последнего поколения. То есть мы учитываем, что скорости растут ежесекундно.

— Серьезно вопросом взаимодействия интернета и театра еще никто не занимался. Как далеко ты продвинулся в этом направлении?

— Мы закладываем возможность, чтобы трансляция была в любой момент из любой точки в любую точку. Речь идет о многопотоковом телевещании, которое мы отчасти продемонстрируем 15 мая на открытии, когда одновременно будут действовать 26 потоков. То есть сигнал к пользователю может одновременно поступать с 26 камер, для этого создан специальный интерфейс. Очень важно сказать, что и принцип организации сайта театра стал совершенно иным (Сайт пока что работает в тестовом режиме — Прим. ред.). Идеологически он ориентирован на горизонталь, на равноценность проектов, а не на вертикаль, когда есть редакция, которая все мониторит и сама занимается обновлением. Сайт живет по принципу социальных сетей, обновляется сам. Все, что здесь, в этом здании, происходит, называется проектом. Вот мы с тобой сидим в этой комнате — и это уже проект: мы можем создать свою ячейку, и проект будет равноценно присутствовать на портале. Мы можем определить его в какую-то иерархию: например, «интервью» или «видео». Нажимаешь эту кнопку — и выезжает наш проект. Он будет участвовать в рейтинге. Суть в том, что жизнь портала определяется пользователями, а не тем, кто здесь управляет. И «Буфет», «Касса» — все это проекты. У каждого проекта — своя ветвь, дерево: видео, фото, тексты и так далее. «Лекция» — тоже отдельный проект. Демократическая горизонтальная структура — это принципиально иная история, по сравнению с прежней. Главное тут — уничтожение пространственных преград: человек в любой момент может послушать лекцию из Оксфорда или Стэнфорда. Хотим мы или не хотим, но мы уже там — в мире, который наполовину виртуален.

Люди, которые занимаются театром, не могут не учитывать дигитализации общественных процессов — понятно же, что огромное количество вопросов сейчас решается с помощью айфона. Это то, на что была настроена моя голова последний год. Понятно, что не обязательно все спектакли теперь делать с использованием подобной аппаратуры. Мы заметили такую штуку, что, когда мы работаем с интернетом, обостренность эмоций — гораздо выше, чем просто в театре. Это очень странная вещь, она доходит иногда до таких пределов, которые ты контролировать не можешь. И это проблема. Потому что в театре эмоция все равно контролируема — она ограничивается креслом, сценой-коробкой, купленным билетом. А интернет стирает все границы. Эмоциональная контактность между человеком играющим и человеком наблюдающим — очень высока. Высока степень сопереживания. И все эти страхи, что железяки вытеснят живого артиста, — естественные страхи уходящего поколения. Это не значит, что исчезнет то, что называется реалистическим, психологическим театром. Мне-то он, может быть, сейчас даже больше интересен — поэтому, может, я и пошел в БДТ. Но здесь другой вопрос — вопрос в том, что мы эволюцию отменить не можем. Найти точки соприкосновения того, что дорого нам, того, что мы получили от своих родителей в виде традиции с новой реальностью, с новыми информационными потоками, с новым способом мышления, — это и есть задача, которую этот центр должен решать.

— Ты уже занимался вопросами этики — с учетом того, что ты только что сказал про повышенную эмоциональность зрительских реакций?

— Конечно. Мы начали этим заниматься. Какие-то вопросы стали возникать. Ответов пока меньше. Это вопросы ответственности прежде всего. Ты же за слово, произнесенное публично, всегда несешь ответственность. А тут, когда все разносится неизвестно куда… Ты же знаешь эту историю, когда два придурка из Австралии в интернете по-дурацки пошутили — и из-за этого в Англии повесилась медсестра. Это очень серьезное оружие, и задача художника — обнаружить силу этого оружия и научиться его этически правильно применять. Вообще, вне этики невозможно рассматривать современное искусство. Я тут могу сослаться на философа-социолога Бориса Гройса, который говорит, что в эпоху тотальной дигитализации, когда каждый становится художником, художник задает себе вопрос: а кто я? И в этом смысле область эстетического для художника перестает быть интересной. Потому что область эстетического забита рыночной продукцией до такой степени, что художнику, отвечая на поставленный вопрос, остается только вести поиски в области этики. Я знаю художника, который перестал заниматься созданием эстетических объектов и привел в порядок свой подъезд: обошел всех соседей, записал их проблемы — стал начальником подъезда. Я утверждаю: это совершенно художественный акт. То есть мой знакомый сделал это как художник. Потому что у него не было амбиций стать, скажем, депутатом. Это социальная ответственность художника, которая выходит сейчас на первый план.

— А в чем художественность этого акта?

— В желании сделать мир лучше, красивее. Вход в мир красоты сегодня идет через порт, который называется «этика», хорошо-плохо. Это не значит, что надо делать хорошо, можно сделать плохо. Но художественный акт, конечно же, связан еще и с осознанностью. В этом смысле меня Новая сцена Александринки интересовала еще и как центр современного искусства, потому что непролазная дремучесть театрального сообщества, его необразованность в области контекстов театрального искусства, вообще того, что происходит в мире, его тотальная герметичность, амбициозность, псевдотрадиционность — они как раз уничтожают, умерщвляют все традиции, о которых мы говорим как о живых. Поэтому работа этого центра и, в частности, собственно открытия, которое мы сейчас делаем, связана с молодыми, с молодостью как таковой. Открытие делают молодые люди. За исключением русского инженерного театра АХЕ, моих друзей, рядом с которыми прошла вся моя театральная жизнь, — я уж не знаю, можно ли их назвать молодыми?

— Вечно молодыми?

— Кстати, это очень хорошее определение. Они действительно для меня люди не стареющие, а совершенствующиеся, развивающиеся, не костенеющие и — в этом смысле — вечно молодые. Поэтому они здесь.

— Два слова про открытие.

— Конечно, мы не успели всего, что хотели. 15 мая произойдет тестовое включение этого здания-аппарата. Не знаю, как тут все себя поведет. Вся эта история должна иметь продолжение осенью. Собственно говоря, с точки зрения художественной мы выбрали тему «Достоевский».

— Почему Достоевский?

— Существует манифест, посвященный Достоевскому и современному искусству. У этого манифеста нет автора, его кто только не писал: все писали, исправляли, ругались, и в результате кто писал — непонятно. Это, кстати, очень концептуальная вещь. No name — это для меня одна из самых важных вещей, и здесь она начала проявляться. И явилась плодом той работы, которую я в течение пяти последних лет проводил. Вот я говорю: «Я, я, я» — а на самом деле никакой не я, а мы. И вот это уничтожение персонифицированности, амбициозности художника как такового — одна из интересных перспектив: создавать новое, не подписываясь под ним. Безответственно.

— Как это сочетается с тем, что ты только что говорил про этику?

— Сочетается. Потому что — с одной стороны — есть социальная ответственность, а с другой — есть безответственность художественного акта. В двойственности и взаимоисключаемости этих двух понятий и заключается понятие «театр». Почему я театром-то занимаюсь? Потому что он себе противоречит каждый раз: персонаж-персона, голова-тело, импровизация-композиция. Человек все время притворяется кем-то другим, и вот это единство и борьба противоположностей, как говорили классики, дает действовать паровому котлу и в результате всем нам двигаться вперед.

— А открытие что будет собой представлять?

— Это четыре площадки, на которых будет четыре перформанса, порядка шести лекций в разных пространствах. Достоевский у нас разбит на несколько тем: справедливость, милосердие, вера, любовь, выбор и так далее. Каждое событие связано с одной из тем. Мы называем все это вместе «ТЦ «Достоевский» — имея в виду, что каждый может поехать в условный торговый центр и купить любую идею Достоевского. Занимаются процессом разные люди: это Аня Еремеева, которая делает проект «Соня», посвященный Соне Мармеладовой, это «Театр текста», который возник в процессе одного из ТПАМов (четыре драматурга), это АХЕ, это режиссер Лера Суркова, которая работает с украинским русскоязычным драматургом Наташей Ворожбит, это режиссер Полина Неведомская, которая является режиссером по фойе, это Дешинова и Гольденберг, которые являются художниками не только проекта, но и открытия. Это Костя Щепановский, Олег Михайлов и Кирилл Маловичко. Особенно — тремя чертами — хочу подчеркнуть Костю Щепановского, который является главным видеохудожником и закрывает собой множество амбразур. И это огромное количество кураторов, которые участвовали в последнем ТПАМе. Не зря мы тут 4 года сидели — выросла целая плеяда новых продюсеров-кураторов, которые мыслят современным образом, а не замшелым.