Человек и закон
На экраны выходит фильм Никиты Михалкова «12». «Афиша» встретилась с Михалковым на Венецианском кинофестивале и выяснила, какого именно «Льва» получил его фильм
На залитой солнцем террасе «Эксельсиора», самого роскошного отеля Венеции, Никита Михалков прощается с очередными итальянскими телевизионщиками: «Grazie, ребята, grazie». Еще только полдень, но Михалков в Венеции уже сутки и, говорят, обессилел — меня еле-еле втискивают в график интервью, самым последним.
По словам переводчицы, любимый вопрос итальянцев — «Что Михалков посоветует мистеру Путину?». На вчерашней пресс-конференции режиссер уже ответил готовым заголовком в сегодняшние газеты: «Советую Путину посмотреть мой фильм».
Михалков прилетел в Венецию из Нижнего Новгорода, где полным ходом идут съемки «Утомленных солнцем-2», — этим объясняется, по-видимому, необычный окрас усов и волос Никиты Сергеевича, слегка соломенный. Фильм «12», которым режиссер нарушает девятилетнюю паузу, поначалу казался проектом не то что проходным, но скорее второстепенным: entrОe перед главным блюдом — «Утомленными», которые грозят стать очередным михалковским opus magnum. Аналогичным образом режиссер снял когда-то в перерыве между съемками масштабного «Обломова» скромные «Пять вечеров» (которые постфактум видятся едва ли не главной его удачей).
Однако долгое молчание — вкупе с обилием соображений, которые хочется высказать, — не способствует ни скромности, ни лаконичности. Михалков уже не может позволить себе, чтобы его opus был не magnum, и «12» — результат, или, если угодно, жертва, этих накопившихся амбиций.
«12» — вольная экранизация пьесы Реджиналда Роуза «12 разгневанных мужчин», из которой Сидней Люмет в 1957 году сделал одноименный фильм, входящий во все возможные топы вплоть до десяток американского кино — не в последнюю очередь именно благодаря самурайскому минимализму. Полтора часа камера не покидает тесную комнатку с дюжиной мужчин, но виртуозная режиссура ни на секунду не позволяет картине превратиться в унылый телеспектакль.
Будучи студентом Щукинского училища, отлученным, по его собственным словам, от киносъемок, Михалков поставил «12 разгневанных мужчин» в качестве дипломной работы — в дословном переводе с английского. Сегодняшние «12» радикально переработаны, идут два с половиной часа, и это не предел: впоследствии выйдет четырехсерийная телеверсия.
От сравнений с Люметом сам Михалков яростно открещивается. В интервью я тщательно избегаю слова «ремейк», и режиссер в результате вынужден произнести его сам:
— Вы забудьте про оригинальную пьесу, это ж не ремейк. Из этой пьесы осталось только 10 процентов — 12 людей и история с ножом, все.
По сюжету 12 присяжных решают судьбу чеченского мальчика (в оригинале — мексиканца), убившего русского офицера, который усыновил его, после того как погибли его родители (в оригинале — отца). 11 считают, что мальчик виновен, 1 — против; точнее, не уверен. У Люмета правдоискателя (имена присяжных не произносятся, и он вплоть до последней минуты фигурирует как Восьмой) играл Генри Фонда, у Михалкова на эту роль планировался Олег Меньшиков, который отказался за два дня до съемок, — в итоге его сыграл Сергей Маковецкий.
Оригинал — пьеса о демократии, о демократической процедуре. Мы так и не узнаем наверняка, виновен мальчик или нет, но раз есть малейшая возможность сомнения, говорит автор, значит, человека нельзя послать на электрический стул. Надо сидеть, беседовать — и прийти к решению, которое удовлетворит всех до единого.
Смысл михалковских «12» фактически противоположен. Слова, слова, слова, сокрушается Михалков.
— Проблема заключается в том, что мы разучились разговаривать, мы болтаем, мы превращаем общение в интеллектуальный «Макдоналдс». На вопрос: «Как дела?» — отвечаем: «Нормально», и не дай бог начать на самом деле отвечать, как твои дела, потому что ты будешь выглядеть белой вороной. Тебя спрашивают не для того, чтобы услышать твои ответы, — тебе надо сыграть в пинг-понг, в этот ритуал. «Как дела?» — «Нормально». — «How are you?» — «I’m fine». А это в конце концов лишает человека иммунитета — потому что когда наступает пора и ему хочется выговориться, его некому слушать.
— То есть вы говорите о девальвации слова рядом с делом?
— Абсолютно точно. И если вы заметили, в финале картины как раз девальвацию слова компенсирует человек конкретным поступком. Потому что мы с удовольствием прячемся за закон, когда нашему комфорту и спокойствию что-то угрожает. Мы мгновенно говорим: «О-кей, это уже не мое дело». А Достоевский говорил, что очень легко любить весь мир, но очень трудно пожертвовать чем-то ради одного человека.
Действительно, в неожиданном финале люметовская схема попросту взрывается: все, в том числе Восьмой, оказываются болтунами — рядом с «человеком конкретного поступка», Вторым, которого играет сам Никита Сергеевич. Он, впрочем, с такой трактовкой не согласен.
— Неправда, Восьмой не болтун. Они доходят до того рубежа, за которым каждый начинает бороться за свою правду и за свое право быть свободным человеком. Они говорят: «Одну секундочку, мы же все сделали, мы спасли человека, мы решили, что он невиновен, а теперь пусть другие занимаются этим вопросом — почему мы должны?» А разве нельзя понять хирурга, который говорит «у меня операция 20-го, 21-го, и 22-го две»? Разве можно его не понять?
— Это, говорю, лукавство.
— Нет, это не лукавство. Он (Второй. — Прим. ред.) говорит: «О-кей, хорошо, вы сегодня не готовы это делать — я сделаю это сам». Вот в чем дело. Он же не говорит: «Эх вы… Все эти суки отказались, а я…» Мальчик-то этого не знает. К нему пришел человек и говорит: «Все, ладно, ты свободен, пойдем. Тебе спать негде — будешь у меня спать». Он же не говорит мальчику: «Можешь себе представить, что за сволочи». Это как раз и есть то самое личное дело каждого. Которое может действием своим превратить слова в позитив.
Когда я интересуюсь, следил ли Михалков за громкими процессами, где как раз русские офицеры обвинялись в убийствах чеченцев и присяжные раз за разом их оправдывали, он морщится: «Нет, зачем». И — как делает почти всегда — уходит от конкретных вопросов в обобщения.
— Это проблема не суда присяжных, это проблема человеческого существа, сегодняшнего мира. Я думаю, что в России не будут работать американские процедуры в том количестве и качестве, в каком американцы хотели бы видеть это. Но суд присяжных в России был довольно давно, с позапрошлого века. Моя картина о том, что человек есть не средство, а цель, и нету жизни менее важной. Может быть, на социальной лестнице один может быть премьер-министром, а другой — истопником, но, скажем, в храме они одинаковы равны.
«12» достаточно вольно обращается с российскими реалиями: скажем, в нашем суде присяжных в отличие от американского решение принимается большинством, а не единогласно. У Михалкова есть комментарий и на это.
— Поэтому в начале и написано: «Не ищи здесь правды быта, постарайся найти истину бытия».
Любопытно, что в первоначальном варианте про Второго говорилось, что он бывший офицер ГРУ. Из фестивальной киноверсии эта ремарка исчезла («Потому что надо объяснять, что такое ГРУ, и тут другая по энергетике литература»), но в телеверсии снова появится.
Что осталось во всех версиях — иконописные седые пряди и пронзительные голубые глаза офицера ГРУ, обычно кареглазого Никиты Сергеевича. На вопрос о линзах он отвечает с явным удовольствием:
— Это как раз одна из тех деталей, которые меняют облик, и никто не понимает, как. Что случилось? А, волосы длинные… Но когда меняется такая деталь, как взгляд, — это очень сильное действие.
Еще одна сильная деталь, на которую обратили внимание решительно все: герой Юрия Стоянова, жалкий и нелепый персонаж в дорогом костюме, представляется продюсером телеканала, принадлежащего его маме (что служит поводом для множества ядовито-злобных ремарок). В России был только один канал с таким руководством — РЕН ТВ, которым до недавних пор управляли Ирена и Дмитрий Лесневские. Последний среди прочего продюсировал фильм «Возвращение», к венецианскому триумфу которого, по совершенно неподтвержденным данным, у Михалкова было сложное отношение. В его голосе слышно легкое раздражение.
— Лесневский? Никакого отношения. Я не знаком с этим человеком, знаю, что он продюсирует серьезное кино… Это просто образ инфантильного, гламурного и в достаточной степени безответственного нашего телевидения. И разговор идет о маме не в связи с Лесневской…
— То есть это совпадение?
— Ну мало ли совпадений, что теперь, не делать ничего? Сталин тоже усы носил, и я ношу… Я ничего не имею против них и вообще мало с ними знаком. Да вообще не знаком.
Звучит вполне убедительно — особенно если не знать, что соавторы, вместе с Михалковым, сценария «12», Владимир Моисеенко и Александр Новотоцкий, были сценаристами фильма «Возвращение» и с Лесневским, несомненно, знакомы.
Спустя несколько часов после нашего разговора в венецианском Palazzo del Cinema пройдет вручение фестивальных призов. Победит, второй раз за три года, Энг Ли, второй по значению приз, за режиссуру, получит Брайан Де Пальма, следующий по иерархии спецприз жюри разделят американец Тодд Хейнс и француз Абделлатиф Кешиш. Никите Михалкову жюри, состоящее в этом году исключительно из режиссеров, руками хорошо знакомого с михалковской «ТриТэ» Пола Верхувена вручит специального «Льва» — «За творчество», награду почетную, но, безусловно, в фестивальной номенклатуре относящуюся к утешительным.
Инфантильное, гламурное и в достаточной степени безответственное российское телевидение преподнесет событие несколько иначе. Говорящая по-итальянски как богиня, что исключает возможность ошибки, корреспондент Жанна Агалакова в эфире главного телеканала произнесет (а все остальные потом повторят): «Российское кино снова лучшее. Никита Михалков, 16 лет назад получивший здесь, в Венеции, главный приз за картину «Урга — территория любви», снова обладатель «Золотого льва». Его фильм «12», показанный в последний день фестиваля, произвел эффект разорвавшейся бомбы… Члены жюри после михалковской премьеры заседали 10 часов, спорили до хрипоты. И приняли решение, которое допустимо только в исключительных случаях. На этом фестивале будет два «Золотых льва». Один — картине Энга Ли… И ленте Никиты Михалкова «12».
И хотя это не столько полуправда, сколько откровенная ложь, в ней есть что-то приятно символическое. Заседали 10 часов, спорили до хрипоты. Возможно, роковой вопрос сегодняшней России все же не в слове и даже не в деле, а в том, как их интерпретировать.