Марат Гельман: «Теперь я занимаюсь проектами не в России»
Марат Гельман объявил, что уезжает в Черногорию делать там Европейский культурный центр. «Воздуху» он рассказал про «русский город Будву», свой вынужденный переезд и про то, как санкции влияют на культурную жизнь
- Что это за культурный центр в Будве? На кого он рассчитан?
- В конце сентября я еду в Черногорию делать аудит местной культурной
ситуации, после которой окончательная форма Европейского культурного центра
будет предложена и, надеюсь, реализована. Черногория — новая европейская
страна, и до того, как стать независимой, она в культурном смысле была
провинцией Сербии. Сейчас новая страна себя осмысливает, она должна каким-то
образом выстраивать свою культурную политику. Как минимум выстроить
отношения не только с Белградом, но и с Берлином, Москвой, Лондоном, Миланом.
Марина Абрамович, кстати, черногорка.
А идея культурного центра в Будве появилась не у меня, а у компании Dukley, которая в основном занимается развитием Будвы и которая поняла, что нужно активизировать культурную жизнь в городе. Будву в Черногории называют русским городом, здесь 15 тысяч местного населения и еще 30 тысяч русских, которые купили свои дома. Так что это русский город вполне. История Dukley в России всем известна. Когда-то Полонский анонсировал мегапроект для Черногории, собрал деньги, заложил поселок высокого качества. Вообще, Черногория страна недорогая и наши люди, которые покупают там дома, то это средний класс, интеллигенция. Я сейчас живу в вилле, надо мной дом русского художественного критика, справа — режиссера, снизу — двух галеристов. Так вот Полонский решил, что на фоне этого недорого заселения Черногории русскими нужно сделать что-то элитное и масштабное. Он договорился с местными властями, получил лучший кусок побережья в городе, а потом все покатилось. В итоге на этот недострой Полонского черногорцы показывали пальцем и говорили: «Вот во что русские превратили наше побережье». И нашлись люди, которые у Полонского этот проект забрали и довели до ума. Буквально 10 дней назад первые жильцы получили ключи.
- И что эта компания хочет делать в Будве?
- Сейчас они занимаются «Мариной», портом для яхт, планируют с моей помощью преобразовать набережную. В общем, взяли на себя ответственность за жизнь в городе. Если же говорить про Европейский культурный центр, то поскольку Черногория страна небольшая — всего 600 тысяч человек, то мы договорились, что миссия центра не может ограничиваться только развитием Будвы, а это будет культурный центр для всей страны. Так как у меня достаточно большой опыт развития территорий — как положительный, так и отрицательный, — мы договорились, что после аудита всей культурной жизни Черногории, мы формируем проект культурного центра, который здесь будет. Этот центр будет штабом по преобразованию города Будвы, штабом по вхождению Черногории в европейское культурное сообщество, а также будет активно заниматься паблик-артом. Из-за идеального климата люди в Черногории много времени проводят на открытом пространстве, а не в помещениях, поэтому здесь очевидна работа с уличным искусством. Мы попытаемся создать инфраструктуру для той художественной среды, которая сегодня в Черногории есть, но которая себя не реализует. Большинство черногорских художников связаны с белградскими институтами. Хотя в Черногории есть Центр современного искусства, музей в Цетинье, пытались делать Цетинское биеннале, культурную жизнь надо выстраивать. Мы договорились, что я 20 сентября приезжаю, а к концу октября у нас будет готов проект центра. Очень важно, что русская составляющая будет значительной, поскольку повторюсь, Будва сегодня фактически русский город.
В Пермском музее современного искусства Марат Гельман поднимал вопросы местной самоидентичности и пытался развивать отечественное современное искусство.
- То есть ваши соседи тоже будут участвовать в проектах?
- Я свою активность делю на четыре части. Во-первых, мы будем делать европейский культурный центр мирового уровня с некоторыми акцентами на регион и на Россию. Думаю из-за ухудшения творческой атмосферы в России некоторые наши люди искусства предпочтут работать здесь. Главная его задача — интеграция в европейский художественный процесс. Также мы будем содействовать тем институциям, которые существуют в Черногории. К примеру, Будва — город с ночной жизнью, соответственно, мы будем помогать им выстраивать отношения с Берлином, столицей клубной жизни. Будем помогать галереям, которые есть, создавать для них инфраструкутру. В новом проекте порта будет существовать небольшой галерейный квартальчик, в котором мы сами не участвуем, но помогаем активизации. И мы будем искать большие международные события, которые можно будет проводить в Черногории.
- А с Мариной Абрамович свяжетесь?
- Обязательно. Мой партнер Питер Вукович, который был директором Национального музея в Цетинье, а сейчас он мне будет помогать выстраивать всю систему, был в 2002 году в Венеции куратором Марины Абрамович. Просто нужно сначала создать что-то, а потом уже звать людей для сотрудничества. Но конечно, очень важно, чтобы Марина Абрамович вложила свою репутацию в проект.
- Откуда деньги на проект?
- Деньги выделяет компания Duckley. С государством мы будем взаимодействовать на уровне стратегии. В общем же мы хотим создать не корпорацию, а ситуацию. Наша задача активизировать культурную жизнь. После того, как мы принимаем стратегию, каждый может развиваться по своей программе. Duckley будет заниматься центром и Будвой. При этом на уровне экспертиз мы будем помогать всем черногорским институциям. И, конечно, думаем о культурном туризме. Создавать новые достопримечательности.
- То есть проект будет похож на Пермь?
- В Перми была ситуация немного другая. Там ключевой проблемой было то, что люди уезжают, что Пермь удалена и неизвестна. Тут проблема в том, что Черногория — новая страна, которая должна наладить связь со всем миром, не отрываясь от Сербии и Белграда. То есть выстроить новую культурную биографию для страны. Но что касается масштаба влияния на жизнь страны, то да, это можно сравнить с пермским проектом.
- Иными словами, вы переезжаете в Черногорию?
- Мы сначала создаем проект, за это время понимаем лучше друг друга. И если этот проект принимается — я думаю, что так и будет, да, я буду значительную часть времени проводить здесь.
- Это эмиграция?
- Нет. Чуть больше года прошло с того времени, как меня уволили из Перми. За
это время у меня развивалось три крупных проекта в России. Но в какой-то момент
всем моим контрагентам администрация президента давала по рукам. И я понял, что
несмотря на то, что в России безумный дефицит людей, которые в области
управления культурой что-то могут, администрация будет стараться всеми силами
меня выдавить. Так что теперь я занимаюсь проектами не в России.
На самом деле, это удивительная ситуация. Кадров нет, но работа директором музея, например, обусловлена полной лояльностью власти. Крупные проекты в регионах — то же самое. Мы создали проект, реальный проект культурной политики 21 века для страны. Но стране она не нужна. Культура мыслится как отдел пропаганды, в то время как сегодня это огромный сектор жизни, в том числе и экономики. Я не собираюсь эмигрировать, я надеюсь, что ситуация изменится, и я еще пригожусь России.
Гельман — друг Pussy Riot и сторонник решения проблем государства через рефлексию в искусстве.
- Какие проекты заставили закрыть?
- Один был региональный, похожий на пермский. Два других — очень масштабные. Я не хочу говорить конкретно, что это, потому что люди, с которыми мы общались, зависимы и всем известны, я не хочу их называть.
- А какие проекты на Западе?
- Они вне России, но это не значит, что они на западе. Первый — это создание музея во Франции. А второй на постсоветском пространстве и находится в стадии переговоров, поэтому я бы не хотел детализировать.
- Получается, в России вы потерпели полное поражение. Старые проекты закрыты, новые невозможно сделать. Что вы по этому поводу чувствуете?
- В ситуации, когда власть так быстро менялась, я считаю большой удачей, что я в этом не принимал никакого участия. Я же достаточно много сотрудничал с властью, был членом Общественной палаты, когда еще можно было иметь свое мнение. Сейчас участвовать в проектах с властью — это серьезная нравственная проблема. Так что это был мой сознательный выбор. Мне, конечно, обидно, что мои возможности в России не востребованы, но в личном плане я вполне состоялся. У меня были возможности их реализовывать. Сегодня власть себя полностью ассоциирует со страной. Но это не так. Существуют серьезные задачи, которые стоят перед Россией и которые необходимо решать вне зависимости от того, кто президент, а кто министр культуры. И можно было бы решать. Но наша власть считает, что если ты не разделяешь политику Путина, то ты не работаешь.
- У вас же был еще проект с хорошими сценариями для России — нашлись такие?
- Весной я не видел никаких позитивных сценариев. Когда Янукович сбежал из Украины, я думаю, что такого развития событий ни один политолог не мог бы предположить. А вот писатель — легко. И тогда я предложил написать сюжеты, как выйти из той ситуации, в которой мы оказались. Я поделился этой идеей с Акуниным, ему понравилось, потом с Ходорковским, Сапрыкиным, Машей Степановой. И мы решили запустить такой конкурс. Мы принимаем только литературные произведения определенного размера. Главным «заданием» стало написать хороший сценарий. Он может быть разной степени реалистичности, писатель не ограничивает себя — в отличие от политолога. Мы в восторге от того, что прислали 500 сценариев. Сейчас идет процесс отсеивания сценариев, поскольку они все-таки разного качества. Но я уже 20 крепких сценариев прочитал. Это значит, что наша идея нашла у писателей и сценаристов свой отклик.
- Расскажите про сценарий, который больше всего понравился.
- Это будет нечестно, поскольку идет отбор сценариев, которое потом будет читать жюри. Уже в сентябре будут какие-то итоги. Я могу сказать о сценариях две вещи. Многие опираются на то, что технический прогресс по своей природе сломает ту конструкцию, которую выстраивают нынешние власти. Открытость, гаджеты, глобальность, информационные связи, биотехнологии — все это сыграет важную роль. Наша власть ведет политику 19 века, к примеру, борьбу за территорию. Но время важнее места: 21 век обыграет нашу власть на каком-то повороте. Вторая вещь, которую можно вычленить из сценариев, — многие авторы считают, что корень зла – коррупция, что, исключив ее, можно вылечить общество. Там есть мысли, которые меня двигают. Например, в одном из сценариев автор детально описывает, как Испания входила в Европу после Франко.
- Там есть сценарии и известных авторов?
- Есть, есть. Я сам не поверил. Очень приятно, когда востребованный автор пишет вещь без гонорара на ту же тему, что ты предложил. Это означает, что твои мысли совпали с его мыслями.
- А это кто?
- Не буду говорить.
Проект установки в Перми публичных объектов, в том числе знаменитых «Красных человечков», провалился с увольнением Гельмана и ухода его сотрудников из Пермских культурных учреждений.
- Как вам кажется, отразятся ли санкции на российской культурной жизни?
- К сожалению, да. Я бы уточнил, на художественной жизни. Я специально ездил в Берлин, выступал на большом конгрессе и объяснял, что в культурной сфере нужно наоборот активизировать отношения, потому что санкции против культуры — это санкции против европейской части граждан России, против тех, кто хотел бы интеграции России в мировой контекст. Потому что те 80%, которые поддерживают Путина во всем, это как раз те люди, которые не являются потребителями культуры. Хотя я их и не могу принять, но я могу понять логику людей, которые вводят экономические санкции, — они хотят добиться смены власти в России. Но в области культуры санкции — ошибка. Культурная изоляция, в которой мы уже были, — это одна из проблем российского общества. И, может быть, в 1990-е годы мы быстро шли к интеграции в мировой культурный контекст, как нам казалось. Но сейчас опять пытаются создать местный контекст. Это снова приведет к созданию официального и неофициального искусства.
- Как в советское время?
- Да. Мединский и «Литературная газета» исходят из того, что есть какие-то две художественные среды — интернациональная, космополитическая, куда относится все современное искусство, и есть какая-то другая —локальная. И наши власти попытаются этому локальному придать статус большого искусства — противопоставить глобальному. Это как в науке в 20 веке в советские времена. Сделать это возможно, снова начав цензурировать имена. Раньше важным моментом было какое-то мировое признание, теперь такого не будет. Звягинцев получил международную премию, это имело значение. Сейчас, когда начнутся санкции и различение на официальное и неофициальное искусство, то власти смогут сказать, что Звягинцеву дали премию не потому, что он хороший фильм снял, а потому что это антисоветский фильм. А запад поддерживает все антисоветское. Гельман критикует Путина, поэтому его выставку показывает итальянский музей. Так что я считаю, что санкции в гуманитарной сфере — это ошибка европейского сообщества. Мы можем только надеяться, что во всех государствах будут не связанные с государством люди культуры, которые к санкциям не присоединяться. Культура все-таки индивидуальное дело. Если Польша как государство отказывается сотрудничать с нами в культурной сфере, то это еще не значит, что мы не можем сделать выставку Романа Опалки, великого польского художника.
- Как все это будет развиваться дальше?
- Если говорить о культурной сфере, то первое и самое губительное — это как
раз разделение на официальное и неофициальное искусство. Неофициальное
искусство — это такие цветы, выросшие в подвале без солнца и энергии. А
официальное — это конъюнктура, продажа таланта, пропаганда. Власти будут
пытаться вычленить из культуры «безопасные элементы», делать ставку на них.
Много говорилось о том, что культурная политика Москвы состоит именно в этом.
Создание комфортных условий в городе очень важная часть культурной политики. И
московские власти, пытаясь не вмешиваться в политику, предоставив федералам
возможность цензуры, создают новые культурные пространства.
Проблема в том, что реагируя на попытку министерства навязать свои критерии, цели художнику, искусство может начать двигаться в сторону деградации. Но опять же поскольку искусство — вещь индивидуальная, то, может быть, наоборот возникнет всплеск протестного искусства, который как раз в давлении и берет свою энергию. Но в целом мы опять потеряем шанс интегрироваться в международный культурный контекст. В гуманитарной сфере нет такого понятия, как отставание. Любой художник всегда начинает с нуля и в то же время обладает всем гуманитарным знанием, которое было создано до него. Но есть такое понятие, как маргинализация, когда ты просто находишься вне контекста. И эта угроза существует.
Кстати, залог успеха черногорского проекта в том числе и из-за этого, что много талантливых людей будут принимать активное участие в работе этого центра, лишившись такой возможности в России. В каком-то смысле Черногория — это другой вариант Новороссии. Новороссия наоборот, антидонецк. Здесь можно построить русский культурный контекст, ничего не захватывая.
- И что делать в этой новой действительности молодым художникам? Уезжать в Черногорию?
- Мне кажется, что власть сейчас так стремительно себя дискредитирует, что
самое главное — это стараться не сотрудничать с ней, переждать. Есть такое
понятие — подспудная работа. Надо начинать большие романы, которые пишутся не
один год. Кто-то выберет для себя сопротивление. Он будет прав. Но я думаю, что
многие люди искусства хотели бы жить вне этого политического контекста. Выжить
в этой ситуации, не соприкасаясь с ней. Это немного утопия. Но главное — это
не влипнуть.
Раньше были нюансы, что внутри власти есть сволочи, не совсем сволочи и порядочные люди, находящиеся в определенных обстоятельствах. Мне кажется, что все началось с закона Димы Яковлева, когда власти стало недостаточно иметь большинство, им нужно было подавляющее большинство. Вместо нейтралитета стали требовать абсолютного влипания. Кто не с нами, тот против нас.
Современное искусство так и не стало главной достопримечательностью Перми.
- А если брать шире? Вот вы написали в фейсбуке, что режим продовольственной безопасности может быть связан с подготовкой к войне.
- Я плохой прогнозист, я не умею и не люблю их делать. Я вижу варианты. Когда
я говорил о войне, то я имел в виду то, что если бы Путин готовился к войне, то
вопрос продовольственной безопасности он должен был продумать. Вообще, если бы
у меня были бы четкие варианты, что будет дальше, то я бы конкурс про хорошие
сценарии не инициировал, а пытался бы реализовать тот хороший сценарий, что у
меня в голове. Но пока я понимаю одно: мир перестал общаться с Путиным, и
теперь он с помощью санкций общается с гражданами России — с бизнесменами, с нами.
Путин наконец-то добился того, что встал в ряд с Каддафи, Милошевичем и т.д.
Экономисты говорят, что наша экономика дальше 2018 года просто не выдержит. Но если до этого дойдет, это будет очень плохо, хуже, чем Путин. Поэтому я думаю, что до 2018 года должен появиться какой-то вариант смены власти в России. Иначе... тут в Черногории не олигархи покупают дачи. Сюда уезжают люди, которые еще вчера хотели модернизировать страну. Это тот самый креативный класс. Для того, чтобы производить что-то самим, нужна атмосфера, в которой живут творческие люди. Предприниматель — это тоже творческая профессия. Но в предыдущий период креативный класс игнорировали, поскольку были нефть и газ. Сейчас, когда ситуация критическая, думаю, Путин и его команда быстро поймут, что идея импортозамещения без творческой атмосферы нереализуемая. Но поменяться они уже не могут. Так что, возможно, этот коллапс произойдет раньше.
Вообще, начиная с определенного момента, логически объяснять поступки Путина мне стало очень сложно. Он очевидным образом разрушил все, что пытался сам же построить. Как много для него значила Олимпиада, каким серьезным было решение освободить Ходорковского… Он стремился войти в мировую элиту и представить Россию как европейскую державу. Но сейчас об этом даже говорить неудобно. Неважно, сколько денег было потрачено, они были потрачены впустую. Потом он искал духовные скрепы, славянское братство. Тоже похоронил. Какое славянское братство, когда больших врагов, чем украинцы, теперь для русского обывателя просто не существует? У него была амбиция в виде Таможенного союза воссоздать Советский союз, и эта идея тоже похоронена, потому что теперь все эти страны с опаской относятся ко всем договорам с Россией. Вчера он подписал документ о запрете импортной продукции. Но ведь это же повлияет и на Казахстан с Белоруссией, которые входят в Таможенные союз. В общем, быть близко к России становится неудобно просто никому.
Путин фактически похоронил те проекты, на которые он потратил свою жизнь. Наверно, у него есть какая-то логика, но она уже связана с Путиным не как политиком, а как с личностью. А я его плохо знаю, чтобы объяснять его психологию, его неврозы и прочее. Наверно, у него есть ощущение, что он любой ценой должен сохранить власть. Акунин очень точно сказал, что за Николаем II наблюдали точно так же — как он сам рубит сук под самим собой. Наверно, Николаю тоже казалось, что он сохраняет монархию, но он делал шаги, которые эту монархию разрушали. Сейчас главная стратегия для России — минимизация потерь. Чтобы разрушение мира, который у себя в голове строил Путин, прошло с минимальными потерями.