Васильев о новых кинозвездах Чарли Ханнам

«Иногда бывает: почти уже трахаешься с кем-то, и вдруг с ним становится скучно. Тогда просто дрочишь ему и идешь себе дальше. Потому что продолжаешь искать — потому и продолжаешь ходить сюда, всегда найдется кто-то следующий, кто-то получше, вот-вот за поворотом. И вот — в этот вечер он появился: парнишка на одну ночь, который взял и остался», — под аккомпанемент этого закадрового монолога Чарли Ханнам вышел из актерского небытия. Это произошло 23 февраля 1999 года, в день первой трансляции первой серии первого английского гей-сериала «Queer as Folk», который в силу непереводимости названия у нас окрестят «Близкими друзьями» и на базе которого американцы в нулевых набодяжат пять сезонов, более известных в мире. Однако все началось в Манчестере, и 18-летний Ханнам, игравший 15-летнего Натана, вынырнул из ночной толпы, обернулся встревоженным взглядом на камеру, словно спрашивая: дать деру или рискнуть задрать ноги на плечи 29-летнему мужику? Он рискнул, а потом — взял и остался.

Все эти годы он с нами, но не так, как Брэд Питт, который принял у Роберта Редфорда скипетр Самого-самого и наслаждается самодержавием Звезды на все времена. Чарли Ханнам появляется и пропадает, пробуя и рискуя. Среди того, что он попробовал, — лубочный белокурый английский красавец из странной и смешной экранизации «Николаса Никльби», которая выглядит так, словно две дюжины кинозвезд обоих полов и всех поколений собрались, чтобы два часа кряду чесать язык насчет его красоты и стройных ног, и забритый под ежик, понтливо вышагивающий с ног до головы в Adidas футбольный фанат из культовых «Хулиганов». Эпизодический персонаж из нашумевшей экранизации романа Филлис Дороти Джеймс «Дитя человеческое», у которого нет даже ни одного не то что крупного, а среднего плана, однако именно он заряжает фильм ощущением опасности, преследующей главных героев. Пять сезонов в куртке калифорнийского байкера из «Сынов анархии», популярного сериала, где на голову Ханнаму свалилась двусмысленная задача — изображать Гамлета в «Крестном отце». В его репертуаре идеальные фильмы для «Сандэнса» — вроде честного и своевременного антицерковного триллера «Цена страсти», где актер уверенно ведет крестовый поход на «гомофобскую библейскую брехню», а его герой гибнет, чтобы напомнить — во все века, взявшись насаждать религию, мы теряем того, кого меньше всего хочется: белого молодого гетеросексуального мужчину, — и трехмерные шоу для IMAX, как идущий сейчас в прокате фильм-красавец «Тихоокеанский рубеж», в котором мексиканский мастер хорроров для интеллектуалов Гильермо дель Торо успешно освоил большой голливудский бюджет. 

Чтобы соответствовать бюджету, Ханнам, высокий и худощавый, подкачал мышечную массу, что вовсе не значит, что отныне и вовеки он будет таким. В каждой кинематографической нише Ханнам задерживается ровно настолько, сколько требуется, чтобы он обрел актерскую уверенность, — затем он ее покидает, чтобы вернуться на скользкий путь неизведанного. И хотя в сентябре американцев ждут новые серии «Сынов анархии», роль в этой картине все еще остается для Ханнама прогрессом. Оказавшись не просто в США, а в глубинке, в роли байкера, в первом сезоне он от растерянности копировал мимику Леонардо Ди Каприо. Смотреть все сезоны подряд — уникальный опыт наблюдения, как актер преодолевает несамостоятельность, предпочитая все же на незнакомой, опасной почве не изобретать велосипед, а прибегать к заимствованию проверенных опытом более старших и успешных товарищей приемов. Иногда его присутствие в «Сынах» выглядит паранойяльно: в одном кадре он выпячивает губы и таращится как Ди Каприо, поправляет волосы как Брэд Питт, затягивается как Хит Леджер и ходит как Марки Марк. Это нормальная стадия. Натан в «Близких друзьях» долгое время повторяет слова, которых наслушался у более опытных геев, копирует их манеры держать сигарету и вести себя наутро с новым партнером. Это необходимо перебрать и испробовать, побывать в чужих шкурах, чтобы в один прекрасный день четко распознать, что вот эта самая — и есть твоя и только твоя, и стать, как пообещали в финале Натану авторы сериала, «королем мира». 

Необычно и трогательно — когда малоопытный актер использует площадку для учебы. Когда с ним в дуэте работают матерые исполнительницы — Энн Хэтэуэй или Лив Тайлер — временами видно, что они стараются не смотреть на партнера, погружаются в драматическое состояние героинь и замыкаются в нем, потому что стоит им поднять глаза на старательного Чарли — и они не к месту расплываются в улыбке. Готовность учиться, перенимать чужие навыки и не стесняться обезьянничать, если собственные жесты и взгляды не рождаются, — главная черта Ханнама в мире, где все больше всего боятся прослыть неоригинальными. За таким поведением в актерской среде может скрываться только крайняя степень уверенности в себе, которая только и позволяет открыто показать свою неуверенность. Видимо, в этом — секрет, почему Ханнаму особенно удаются роли ребят, для которых на первом месте — идентификация с определенной группой, где важнее похожесть, а не индивидуальность. Другое дело, что диапазон этих групп — от манчестерских геев до калифорнийских байкеров, от террористов до футбольных хулиганов — свидетельствует как раз о бесконечной предрасположенности актера к мимикрии. Но каждый клуб, банда, сообщество для его героев важнее всех прочих понятий: в «Сынах анархии», когда позарез нужная для дела несвежая бабенка поставила условие, что он с нею переспит, он выполняет требование, даже не взяв время на размышление.

Он должен быть заодно с кем-то, он не может быть один: и об этом — два самых искренних его монолога, по сути очень похожих, из двух его крайних фильмов, между которыми пролегли 14 лет. В «Тихоокеанском рубеже», чтобы управлять роботами, способными уничтожать монстров, требуются два пилота, которые должны успешно пройти нейросинхронизацию: то есть увидеть все воспоминания другого и жить с ними. Это тест на дрифт-совместимость, и идеальная дрифт-совместимость была у героя Ханнама с его старшим братом, который погиб, когда они вместе сражались внутри своего робота с монстром. Вот что говорит об этом персонаж: «Его убили у меня на глазах. Я чувствовал его страх и тревогу до последней минуты. А потом вдруг раз — и тишина. Когда столько лет кто-то живет в твоей голове, нет ничего страшнее этой тишины». А вот что рассказывал в школе своей подруге 15-летний Натан после своего первого секса: «Он сверху, так? И, в общем, он входит туда. Он там. И это меня убивает, честно, все равно что тебя палкой протыкают. Но это фантастика, это потрясно, потому что это — он. И он смотрит на меня, я — в его глазах. Я и сейчас его чувствую, правда, как будто… Как будто после него осталась пустота. Он все еще здесь». В наш век культа индивидуализма столь простодушное признание собственной зависимости от другого человека, несамостоятельности звучит как протест, как речь нонконформиста. Как спешное и неровное биение доброго любящего сердца.